Утром следующего дня – еще и не рассвело толком – оседлали мы коней, харчей на две дни в сумы набили, и вдесятером тронулись к Вышеграду. Сильно не гнали, но и времени зря не теряли – раз только и остановились, чтоб лошадям дать передохнуть, да напоить их в озерке лесном. Ну, и сами, понятное дело, чуть передохнули да перекусили. Однако, за полдень уже приближались к хутору, на котором купчишек обидели – верно они дорогу указали.
Поначалу показалось нам – хутор, как хутор. Тыном обнесен бревенчатым – так из чего еще заплот в лесу ставить, не доску ж тесать с цельной-то сосны? А тын новый совсем, нимало не гнилой, бревна так смолой и плачут. И ворота высокие – на коне въехать можно не кланяясь и шапки не снимая. И ворота те открыты настежь, и стоит в них человечек невидный, будто нас поджидает…»
– Невидный – какой? – не удержался Глеб от вопроса. И сам испугался смелости: дед израненный, а он перебивает его, рассказывать мешает!
Но дед не обиделся, прикрыл глаза, пожевал губами, припоминая, и ответил.
– Невидный – никакой, значит, невзрачный, неброский. Росту мелкого, в плечах узкий, ножки кривоватые, шею пальцами обхватить можно. А! – оживился тут Илья Иванович, отыскав в памяти важную деталь. – Уши у него здоровЫ были, да в стороны торчали, будто ручки на кувшине. И голова была большая да круглая – помню, еще подумал тогда по усталости и злобе: щелчка бы ему дать в лоб, чтоб людей сурьезных от дела не отвлекал – так оторвется башка совсем, не удержится на шейке!
– Плюгавый! – фыркнул Глеб.
– Истинно, что плюгавый, - согласился дед. – Какой он есть на самом деле, по виду и не догадаешься, в том-то и дело…
«…Ну, подъезжаем, значит, мы к нему – он и улыбается.
– Здравствуйте, добрые воины! - говорит.
– И ты здоров будь! - отвечаю. – Да только ответь мне сразу и на едином духу: не на тебя ли проезжие люди жалобу князю подали, что обидел ты их по пути, обобрал обманом и хитростью?
– Не пойму даже, о чем речь идет! – руками головастый разводит. – Многие здесь проезжали, многих мы принимали-привечали, хлебом и мясом потчевали, на ночь оставляли, - но никто не жаловался. Подарками нас за то отдаривали – это да, это бывало, не могу спорить. Но чтоб мы хитростью чего вымогали – не могло того быть, и никогда я на тех людей такую обиду не надумаю!…»
– А надо тебе сказать, Глебка, - обратился дед Илья ко внуку, - что говорил тот человечек вполне понятно, но странно притом. Эдак, знаешь, словно курочка квохчет: ко-ко-КО, да ко-ко-КО…
Глеб тихонько рассмеялся – больно смешно Илья Иванович воспроизвел речь человека, о котором рассказывал. Дед тоже улыбнулся и добавил.
– …И еще руками непрерывно водил, словно каждое слово свое в воздухе видел, и то гладил его, то будто к нам подталкивал. ЧуднО это выглядело, так что я и тогда не выдержал, рассмеялся.
Дед чуток передохнул, хлебнув степлившейся водицы из поднесенного ковша, и повел рассказ дальше.
– «Эк ты болтать горазд! – сказал я ему. – Вот сразу и видно, что хитрован ярмарочный!
– Так какой же я хитрован? – удивился тот. – Вовсе никакой я не хитрован! Весь я тут, воины, стою перед вами – весь нараспашку и безо всяких утаек. Милости прошу во двор к нам, посмотреть, как живем, и чем в сию пору занимаемся!
Въехали мы во двор, а там стройка идет. Я еще раньше прислушивался: что за звуки – тюк да тюк, но из-за тына-то кроме домовой крыши ничего не видно было, а тут стало все как на ладони: мужички босые, в портах да в рубахах (а кто и вовсе без рубах) сруб ставят – вроде, как банный. Бревна наверх тягают, там пазы «в чашу» подрубают. Венцов, однако, с десяток уже подняли. Были и бабы во дворе – стол под открытым небом чуть в стороне накрывали, видать, припозднились с обедом-то, промешкались.
– Хороший гость, - тут же говорит хозяин, будто мысли мои прочитал, - завсегда к столу поспевает! – и рукой так величаво проводит, будто не на обычный стол показывает, а на княжий – под камчатой скатертью с золотыми кистями, уставленный посудой серебряною, да кушаньями дивными.