Мне, однако ж, вдруг совестно стало: еды на нас не готовили, да мы и не заслужили ее. Ну, протряслись в седлах полдня, так то по службе, по долгу нашему. Потому слез с коня и остальным то же велел.
– Спасибо за приглашение, - говорю. – Вижу, что хозяин ты хлебосольный, да отблагодарить нам тебя нечем: ни серебра, ни меди с собою нет – хотели к утру обернуться, потому и денег с собой не брали.
А у самого вдруг засосало под ложечкой, будто сутки не ел. Да тут еще духом съестным так пахнуло, что чуть слюнями не поперхнулся. И самое интересное: нет, чтобы вспомнить про сумы, к седлам притороченные, в которых и хлеб оставался, и мясо соленое да вяленое, да и бражку мы не всю на привале выпили, на вечер оставили. Так ведь нет – захотелось именно тамошнего обеда откушать, и не просто так – честно его заслужить, отработать.
– А что, - говорю, - вои славные! Не слабО ли нам подмогнуть хозяину сруб поставить?
– Не слабО! – загудели в ответ товарищи, и лишь Степан-Глухарь вроде как не понял меня или не поверил – все головой крутил, да по ляжкам себя рукавицами хлопал…»
– Это что ж за Степан-Глухарь? – не выдержал и перебил дедов рассказ Глеб. – Не тот ли шорник Степан, что тебя отыскал?
– Тот-тот, - признал Илья Иванович. – Да в ту пору Степан воем был – куда с добром! И копьем владел, и мечом, и луком. Это на другой уж год охромел, как булгарскую стрелу коленом поймал. А тогда здоровья ему хватало, хоть и глуховат был с рождения – больше по губам слова угадывал, чем слышал. Ну, да это ему не мешало нисколько: в бою, когда ор, да визг, да копыт со щитами стук – оно и спокойнЕй глухому-то, причин пужаться меньше! – усмехнулся дед.
«Короче говоря, махнул я рукой на Глухаря, снял с себя самую тяжкую амуницию, засучил рукава, и – давай мне Бог волю! Степан-то так и остался с лошадьми в стороне, а мы со товарищи хорошо поработали. Вспомнил я и юность свою деревенскую, и дядьку Козьму, что лучшим плотником в Карачарове был – сам не заметил, как день прошел и солнце на закат скатилось. Почти и не отвлекался, знай себе топориком помахивал, да бревнышки подрубливал. А хозяин бегал вокруг баньки, растущей словно на дрожжах, и все квохтал, квохтал. Смех, да и только: «Экие вы могутные воины, - сыпал, - были бы у меня такие работники, уж я бы их холил да лелеял, уж кормил бы вволю, да поил бы пивом, да в чистую постелю укладывал и ни в чем бы им не отказывал». Смешной человек, право слово – так мне казалось.
К вечеру, однако, притомились мы чуток. Тело-то, знаешь, сладко так ноет! Да и то, посуди, топориком плотницким махать – не в седле дремать. А хозяин уже бабенок своих вызвал, воды приготовил, с рушниками их чистыми рядком поставил, чтоб, значит, нам приятней умываться было, да красу на себя наводить. Ну, а потом – всех за стол, знамо дело: хлеба-мяса, лучка свежего да сладкого, редьки с медом и пирогов с рыбой – навалом. Пива с квасом – жбанами, хоть залейся. Кому покрепче хотелось – и брага добрая нашлась.
Поели, погудели, и совсем я понял, что наговорили купчишки на лопоухого хуторянина – ни злобы в нем нет, ни хитрости ни на грош. Однако ж дело до ума нужно довести, разговор договорить. Вот я и подозвал к себе хозяина, усадил рядом, да и спрашиваю строго: мол, как такое может быть, чтобы один жалобщик рассказывал о монашке, что жертвования на церкву собирал, другой – о помощи своей погорельцам, а третий и вовсе байку травил и княжьих дружинниках, что деньги у него силком забрали? А он, значит, ну вот ни на каплю малую не задумался.
– Насчет монашка могу сказать, - отвечает. – Появлялся у нас такой, собирал гроши. Может и давали ему купцы, кто сколько мог – тому свидетелем не был, и дареные деньги не считал. Касательно погорельцев – верно тебе сказывали, мы и есть погорельцы. Да вы ж мимо пожарища верхом ехали, неужто не приметили золы да угольев? – и неподдельно так удивился, будто и впрямь не могли мы не видеть.
– Нет, - отвечаю, - ничего мы не видели, а не слепые вроде – слепых воев князь не держит, - сказал, помню, и еще пошутить хотел насчет Степана: мол, в отличие от таких тугоухих, как он. Да не обмолвился о том, передумал.
А хуторянин говорливый уже вскочил, меня за рукав тянет.
– Пойдем, покажу тебе пожарище. Его от ворот, - говорит, - видно!
Ну, встал я, пошел. А тяжело идти, хотя и недолго: полдня в седле, полдня с топором, да сытно поел, да и выпил немало – ковша три, если не четыре. Подвел меня хозяин к воротам, разомкнул их, вышел из двора и машет рукой.