Запив капсулу глотком теплого чая, Вальтер усмехнулся на невысказанный вопрос фрау Марты:
– Стефан был очень приличным биохимиком и вряд ли забыл, что у препаратов существуют сроки годности…
Габи, похоже, приготовила сэндвичи сразу после того, как свекровь отправила ее на кухню. Хлеб успел чуть подсохнуть, а ветчина изменить свой цвет с бледно-розового на сероватый. То и другое – едва заметно, но Вальтер обратил внимание. Он медленно жевал бутерброд, прихлебывая чай. Кукла лежала прямо перед ним безвкусной подделкой человеческого тела с едва оструганными деревяшками вместо голеней и ступней, бедер и предплечий. Неровные кубики имитировали переразвитые кулаки.
Ох, - признался себе Вальтер, - как все это пошло, глупо, и за километр воняет детективом в бумажной обложке. Мне здесь не место, как, впрочем, и пенсионерке Марте Ковальски, подрабатывающей в крохотном журнальчике, и Габриэль. Мы не те люди, что должны участвовать в этой истории, мы не справимся с ней. Я – не справлюсь!
Подавляемое до поры раздражение начало одерживать над ним верх. Диванные подушки были столь мягкими, что приходилось складываться чуть не вдвое, чтоб дотянуться до чашки или бутербродов; падающий от шестирожковой люстры свет казался невыносимо ярким, а воздух в комнате – сухим и пыльным; от фрау Марты пахло табачным перегаром и ментоловым эфиром. И еще взгляд упирался в слой пыли на экране телевизора и цеплялся за скверно стертые отпечатки пальцев на стеклах книжных полок. И уж полное недоумение вызывали не по-немецки звучащие имена авторов книг, спрятанных за эти стекла: Януш Рудницки, Кшиштоф Залуски, Стефан Хвин, Лисковацки, Заводи… Десятки, если не сотни разноцветных и разновысоких томиков. О ком они, о чем, для кого написаны?
«Беда современного общества в том, - вспомнились вдруг слова Стефана, сказанные давным-давно, еще в университете, - что оно воспринимает людей, из которых, собственно, и состоит, как расходный материал. Предельная утилитарность, понимаешь? При взгляде на одуванчик, скажем, или на молодую елочку в лесу, не думается, можно это съесть или пустить на целлюлозу. А вот при виде ребенка сразу мысль: кем он станет, когда вырастет? И в семье прессинг: «Без арифметики инженером, как папа, тебе не быть! Ходи в балетную студию – станешь знаменитой! Садись на коленки, сынок, тебе пора учиться водить машину!» Словно ребенок – кусок железа, который обязательно и в кратчайшие сроки нужно превратить в гвоздь, шуруп, канцелярскую скрепку или дверную ручку. Будто человека необходимо раз и навсегда пристроить, забить, вкрутить, и у них никогда в дальнейшем не появится идиотская в своей простоте и очевидности мысль: зачем они здесь, почему они такие, а не другие, какого рожна они угробили треть, а то и половину сознательной жизни на овладение ненужной или нелюбимой профессией…»
Вальтер испугался, осознав, что помнит не только слова Стефана, сказанные почти два десятка лет назад, но и интонацию, и его внешний вид. Будто это происходило только вчера, нет, буквально минуту назад – столь четко увидел он Ковальски в мягкой клетчатой рубашке с расстегнутыми и отогнутыми манжетами, открывавшими тонкие запястья, с худым лицом и острым подбородком, белесыми бровями и едва наметившимися залысинками.
«Ответь, Вальтер, - спросил он тогда, - на кой черт нас с пяти лет начинают учить писать и читать? Недавно вычитал в «Сайенс», что какие-то французы доказали: навыки чтения притупляют нашу зрительную память, в частности, способность распознавать человеческие лица. Возникает конкуренция за зрительную зону коры головного мозга. Ты помнишь, как тебе хотелось попинать мяч или погонять на велике, а приходилось вычерчивать эти палочки и крючочки, да вычитывать про «Eine kleine Maus», как она «Sie fegt den Dreck hinaus»… Чем они нам забивали голову, Вальтер? На кой хрен нам нужно в четырнадцать лет знать доказательство теоремы Фалеса, а в пятнадцать – крупнейшие месторождения бокситов в Западной Африке? Тебе это поможет в жизни? Мне – нет. Да ты не смейся! Сколько, года полтора, как мы анатомию сдали на «отлично»? Ну, зазвездись, перечисли ядра 7-й пары черепных нервов! Слабо? И так всякий раз: годы учебы, истрепанная психика и обрывки информации, которая никак не превращается в знания, поскольку не осмысливается и не применяется на практике. Гимназия, колледж, университет, получение степени, первые шаги по карьерной лестнице – и кто решится после тридцати порвать всё и начать заново?..»