– Нет проблем! – полковник протянул руку для рукопожатия. – Через пару часов лейтенант Дэниелс обеспечит вам вездеход и пару сопровождающих. Командуйте ими, не стесняйтесь!…
Едва за русским закрылась дверь кабинета, полковник обратился к Якобу.
– Если я правильно понял, именно из-за этого Федорова ты здесь и оказался?
– Можно сказать и так, - усмехнулся Швейцер. – Хотя, если подумать – нет худа без добра!
– Только не раскисай. Что мог – сделал. Должность ты офицерскую занимаешь, рапорт с характеристикой и ходатайство уже полгода назад ушли. Ты же понимаешь, что быстро такие дела не делаются…
– Да все я понимаю. Привык уже. – Швейцер показал на сержантские нашивки. – Я больше не нужен? Хотел Федорова навестить. Или кто он у нас сегодня – Ванников?
– Иди, Якоб… - вздохнул Раковский.
4
Местный изолятор оказался вполне комфортным: бетонный пенал четыре на два метра, откидывающаяся от стены жесткая койка, унитаз в углу, рядом – стальной рукомойник. От коридора камера отделялась дверью-решеткой с прутьями в два пальца толщиной, напротив нее – глухая стена.
Охранник проходил каждые пятнадцать минут. Судя по звуку его шагов, коридор был совсем короткий – метров двадцать. Если учесть, что две камеры справа были заняты, то слева находились еще три помещения. Пустые они или нет – Федору осталось неизвестным. Попытки заговорить с караульным были пресечены весьма простым способом – тот молча достал из кармана пульт иммобилайзера и положил палец на красную кнопку. Еще раз испытывать ощущение, похожее на тяжелый нокаут, Федору не хотелось и он сразу замолчал, отпустил прутья решетки, пошел к койке и лег. В конце концов, спешить ему некуда. Срок впереди большой, все можно будет вызнать и со всеми разговориться.
Спустя пару часов, которые он сумел продремать, послышались голоса. Федор сел, спустив ноги на пол, и прислушался. Шли к нему.
Когда возле решетки остановился высокий мужчина в синей форме охранника, он узнал его сразу, только не подал виду. За прошедшие годы Швейцер не слишком-то изменился, разве что извечный короткий ежик на голове из черного стал пегим.
– Узнаешь меня, Федоров?
Голос у него был прежним.
– Я – Федор, начальник. Федор Ванников.
– Можешь хоть Джеком Потрошителем называться, мне похрену, - усмехнулся Швейцер. – Образец крови у тебя взяли, соскоб со щеки сделали. У нас хорошая лаборатория, Саша, и секвенатор, и спектрофотометр - все в ней имеется! Через час будет готов анализ, через два – выполнено сравнение. У нас полная база жителей Земли полугодовой давности. Думаешь, ты там не значишься?
– Конечно, значусь! – рассмеялся Федор. – К вам только попади в руки – всего обработают. Только что ты будешь делать, начальник, когда убедишься, что я и есть – Ванников Федор Степанович, сорок восьмого года рождения, не женат, детей не имею, дважды судим? Пойдешь на подтяжках вешаться? Тогда меня позови. Обожаю подобные зрелища!
– Не знаю, что ты задумал, Федоров, но пока я здесь – ничего у тебя не выйдет! У тебя был срок еще за Сомали, второй получил за наемничество. Третий – за подстрекательство к бунту в Семипалатинском приемнике. Пожизненное тебе светит, а не полтинник!
Федор мягко соскользнул с койки, в два слившихся в одно движение шага оказался у решетки.
– Чего ты хочешь, лейтенант? Поумнел за прошедшее время, понял, что решаемые вопросы всегда нужно решать окончательно? Что ж ты тогда-то обосрался, под Уаджидом? Ведь у тебя пистолет был, а у меня лишь по полисмену на каждой руке висело! Мог бы шлепнуть при попытке…
– Сволочь ты, Федоров, и был всегда сволочью!
– А ты открой дверь, лейтенант, да докажи, что меня лучше! – Федор отступил на шаг от решетки, приглашая Швейцера в гости. Тот, однако, не двинулся, и Федор рассмеялся. – Ссышь, лейтенант? Или уж очень за последние лычки цепляешься? Зря. Честное слово – зря! Мы ведь с тобой одинаковые, Швейцер, потому нас судьба и сводит. Какая, в жопу, разница: у тебя погоны – у меня шевроны, по эту сторону стоять решетки или по ту? Тебе ведь того же нужно, что и мне: первым быть, всегда и во всем. Ты ж и в спецвойска тогда пошел по той же причине, что и я: пострелять на законном основании захотелось, косточки свои поразмять на свежем воздухе. Ты ж и теперь зубами скрипишь во сне от того, что весь день перед дуболомами со звездочками дурачка ваялешь. Не так что ли, Швейцер? Хоть раз-то в жизни правду скажи! Хоть мне признайся, лейтенант – никому не скажу!