– Да, - согласился Якоб, – это на него похоже.
– Все хотел спросить, - Лазарев смущенно уцепился за мочку уха, потеребил ее. – Когда вы настаивали на новом имени для Ванникова, вы чем-то руководствовались? Фамилия – Якобсон – мне понятна. А «Филипп»?
– Ни разу не встречал злодеев с таким именем, - серьезно ответил Швейцер.
– Филипп, в переводе с греческого, означает «любитель коней»…
– На Джангле нет лошадей – только пресмыкающиеся.
– Я знаю. Читал…
Якоб взялся за ручку двери, собравшись уходить, потом повернулся.
– Доктор, можно, я завтра возьму пяток ребят – на рыбалку свожу? В километре отсюда, за фермой Ким Мэн Хо, есть хорошая протока. Удочки у меня есть, трубочников по пути насобираем…
– Давайте, завтра решим? У меня сейчас голова тяжелая!
– Хорошо.
Эльжбета протянула Швейцеру медвежонка.
– Верни Руди! Нгора свое просто так не отдала бы.
Якоб взял игрушку. Через минуту, пройдя по длинному коридору спального корпуса и поднявшись на второй этаж, он вошел в темную комнату, где спали его подопечные – двенадцать взрослых и крепких мужчин с психикой детей-шестилеток.
Филиппу снился кошмар. Деревья с морщинистыми, перепутанными между собой стволами, обступили его кругом. Он не мог сдвинуться с места: харвестер, почему-то не на гусеничном ходу, а шагающий – вовсе неподходящий для болот Джангла – увяз опорами в раскисшей почве, крутил кабиной, размахивал во все стороны манипулятором с операционной головкой, но деревья придвигались все ближе и ближе, смыкали кроны над кабиной машины.
А Норманн работал совсем рядом, работал легко и смеялся в его сторону – нагло и во весь белозубый рот. Голубые глаза его на темном лице выглядели бесцветными пятнами. У Норманна все получалось: деревья послушно спиливались, мягко переносились на правую сторону и складывались в ровный вал. Он опережал Филиппа кубометров на тридцать, и чем больше тот паниковал, чем яростней орудовал джойстиком – тем красивей работал соперник.
Внезапно он понял, в чем дело: его заставили валить лес на экстракторе, оснащенном вместо пилящей головки шестипалым захватом. Филипп почувствовал, как паника уступает место холодному бешенству: ах, вы так? Опустить меня решили? Еще неизвестно, кто кого носом в грязь сунет!
Захват на конце манипулятора сам собой сложился в плоский кулак с выставленными вперед металлическими суставами, подтянулся к самой кабине и в следующее мгновение обрушился на ближайший древесный ствол. Тяжкий стальной гул прокатился через все массивное тело машины, заставив дребезжать облицовочный пластик приборной доски. Дерево, не выдержав удара, лопнуло у самого корня. Тогда Филипп снова подтянул захват и снова ударил. И снова. И снова. Это даже быстрей, чем пилить – нужно лишь попадать в уязвимые точки. Эх, ему бы второй манипулятор! Но ничего – может, еще удастся выдрать из земли опоры…
Галерея Труффа
рассказ
Детишек я пораньше отпустил. Не только потому, что в воскресенье им побегать желательно, порезвиться, но и по личной причине. Тоска меня грызет, непонимание, отчаяние даже. Ведь, кажется, столько сил мы с Жессом положили на создание городской картинной галереи, столько средств в нее бухнули, а прилетел Труфф – и отвернулись от нее горожане.
Второй день в наших залах никого. Только Петерсен бродит, метелочкой пыль со скульптур обметает. Роденовская экспозиция ему больше всего нравится: «Данаида», «Рука Господа», «Поцелуй», конечно же. Я его понимаю, хотя лично мне кроме фламандцев никто не нужен.
На часах пять, а наше местное солнце жарит вовсю. Без панамы из дому лучше не высовываться – мозги вкрутую сварятся. Хорошо, деревьев много садили при закладке города – за прошедшие четверть века они изрядно разрослись, сомкнули кроны над улочками. В аллеях намного прохладней, даже ветерок гуляет вроде сквознячка домашнего.
Глупо я сделал, что остался стоять на крыльце – слишком уж стал заметен. Вот и Геворкян свернул с Центрального проспекта, ко мне направился. Не настолько уж я наивен, чтоб надеяться на его интерес к музею.
– Привет, Ян! – сказал он, остановившись у ступенек.
– Здравствуй, Давид!