– Иди на воздух, проветрись, - посоветовал Проводник, и все той же рукой, не снятой с плеча, легко поднял командира с табурета. – Иди-иди! – подтолкнул он его к двери. – Я тут сам разберусь!
Мучик выбрался наружу, под квадратное белое солнце, застывшее в зените, на пыльный, затоптанный двор. Борясь я подступающей к горлу тошнотой, он добрел до плетня, широко раскрыл рот и исторг из себя пенистый фонтан. Охватившая в ту же секунду слабость заставила его опуститься на землю и склонить голову на колени.
– Что, хреновато, командир? – присел рядом Рябыл из второго отделения. – Трупятину едим – вот и мучаемся.
– В каком смысле? – вяло поинтересовался Мучик, понимая, что от захотевшего поболтать рядового так просто ему не отделаться.
– Ну, кулей этих наварили, нажрались, а они ведь дохлые были, кули!
– Живыми их есть предлагаешь, прямо с шерстью?
– Не-е… - протянул Рябыл. – Живыми не получится: пока от чешуи отчистишь, пока прожуешь – все равно сдохнут!
Какая-то странная, своеобразная логика присутствовала в рассуждениях солдата. Что из того, что он плотную пеструю шерсть кулей называет чешуей? Пусть хоть кожей зовет, или как там еще бывает, пыр… пир… Голова совсем чумная – простейшие, с детства памятные слова из нее исчезают.
– Есть антидот с собой?
– Есть, как не быть! – Рябыл полез толстыми пальцами с обгрызенными ногтями в нагрудный карман гимнастерки, достал алюминиевый пенальчик с резьбовой крышкой.
Пока Мучик рассасывал очередную таблетку, солдат поднял глаза к звенящему зеленому небу, пошептал что-то себе под нос. Потом облегченно вздохнул, тряхнул головой.
– А я так понимаю, что атмосферное давление здесь слишком высокое. Сердцу трудно кровь до головы прокачать, вот и чудит она, голова-то!
Мучик тоже взглянул на небо, будто и впрямь ожидая увидеть на нем написанную фразу, без запинки произнесенную рядовым на ломаном иностранном. Никаких букв, естественно, вверху не было.
– Ты откуда это… Откуда, спрашиваю, знаешь про давление, да про сердце?
– Так до войны я вроде ученым числился… - Рябыл с хитрой, самодовольной улыбкой крутанул перед лицом ладонью, показывая всю сложность выполняемых им в свое время функций. – До сих пор помню кое-что. Иногда сам поражаюсь: не нужно больше, а помню!
Отодвинувшись в узкую тень от плетня, солдат стащил сапог, начал перематывать портянку.
– Песок проклятый – никуда ты от него не денешься! – поделился он с командиром своей неприятностью. – И ведь вроде хорошая обувка – сапоги, и портянки добрые выдали, из вафельных полотенец, а все равно задувает… У вас как, не стирает ноги? – обратился он к Мучику, шевеля на освобожденной от тряпки стопе тонкими пальцами-ресничками и явно этим наслаждаясь.
– Нет, - рассеянно ответил Мучик.
Насколько он помнил, за весь переход от того места, где опустились на поверхность планеты три их малых десантных бота, до мазанки, возле которой они сейчас находились, пески им ни разу не попадались. Болота встречались на пути, лес тропический, равнину пересекли с сухим оранжевым мхом по колено – он тогда еще категорически запретил курить, потому что полыхнуть могло от малейшей искры – а вот песка не было.
– А у меня прямо беда. Подошва, что ль, прохудилась?
Пока Рябыл вертел в руках сапог, разглядывая подошву и придирчиво ковыряя швы ногтем, Мучик проводил взглядом аборигенку, выплывшую из-за мазанки в одном кружевном передничке и танцующей походкой, игриво привставая на цыпочки, пересекавшую двор. Круглые, темно-коричневые от загара ягодицы ее блестели, будто смазанные маслом, пятки же казались гладкими и розовыми, почти младенческими.
– Тьфу, пакость! – сплюнул Мучик в сердцах.
Рябыл вздрогнул, поднял голову, покосился на командира – не в его ли адрес тот ругнулся – проследил направление взгляда Мучика.
– Морок это все, - буркнул солдат. – Нет ничего – один обман!
Прежде чем скрыться с другой стороны дома, официантка обернулась и призывно махнула Мучику рукой. Тот ухватился за ремень, сомневаясь, идти или не идти.
– Вы, командир, на глаз надавите… - посоветовал Рябыл, уловив колебание Мучика, - оно, если морок – то таким же и останется, а если реальная вещь – раздвоится и разъедется! – и он на своем веке продемонстрировал, как именно и куда нужно надавливать.