Наученный вчерашним печальным опытом, Перепелкин внимательно осматривал улицы и прохожих. Нет, слава Богу, никаких шортов, сандалий, дурацких панамок. Все, как и должно быть: плащи, куртки, осенние сапоги на женщинах, вывески над магазинами на русском языке. Окончательно успокоился, когда за окном микроавтобуса потянулся предгорный, а потом и горный пейзаж.
Машина петляла по узкой, но ровной дороге. То слева, то справа за окном открывались долины, ущелья. Один раз видел Петр Алексеевич и целый табун лошадей. Не помнил уже, когда и видел-то их живьем, а тут – пожалуйста! Голов двести, наверное, гнедые преимущественно, с черными гривами.
Предоставлена была ему не смотровая площадка, а целый номер в небольшом отеле, с обширным балконом и шезлонгом, в котором лежал свернутый вчетверо шерстяной плед. Вид открывался замечательный: горы обступали гостиницу со всех сторон, мрачные, тяжелые, хранящие вековую прохладу. Сосны по их склонам взобрались невысоко, метрах в четырехстах (так он на глаз прикинул) сменяясь кустарником, а еще выше и вовсе никакой растительности не было – снег. Белые вершины гор растворялись в облачной дымке.
Обед был великолепный, не чета вчерашнему. Уха из настоящего уральского хариуса, жирная, круто перченная, с лавровым листом. Под уху Перепелкин не удержался, заказал водки «соточку», настоянную на кедровых орешках. Ах, хорошо! Да с хлебом белым пшеничным, да втягивая ноздрями рыбный дух и стеклянистый горный воздух!
После обеда решил вкусить покоя в шезлонге. Сам не заметил, как задремал. А чего не подремать? Птички почирикивают, солнышко пригревает. Не сильно, конечно, самый чуток пригревает, по осеннему уже, устало…
Проспал почти до ужина. Откушал маралью отбивную под брусничным соусом, картофель отварной, рассыпчатый. К мясу взял кедровой настоечки сто пятьдесят, одобрив собственное решение не брать с собой на Урал Людмилу. Та нипочем бы не разрешила водочку повторить, квохтать бы начала. А так – сам себе хозяин! Не каждый же день на родину предков выбираешься, воздухом дышишь, которым и им привелось дышать, хлеб кушать, выросший на земле, которую и они своим потом поливали. Здесь до конца идти нужно, до полного растворения.
На обратном пути, когда уже уползли в иллюминаторах назад стены вокзала, пробежал бетон рулежных дорожек, подумал было Перепелкин: а не вернуться ли сюда? Назад, в Челябинск? Чего деду его здесь не пожилось, что потащило его в эту Москву? Здесь воздух, горы, родное все, близкое… Но отогнал от себя эту мысль. Не выбросил из головы, а поглубже запрятал, на будущее. Вот дотянет до пенсии, детей поднимет, а там можно будет и задуматься. Потом. А пока одних воспоминаний хватит. О родной земле. О земле предков.
Стеклянный дом
рассказ
1
Вомут полулежал под навесом в своей излюбленной позе: горка песка под спиной, от поясницы и ниже – в вырытом ровике. На дне ровика песок сохранил влагу, а нет ничего приятней в жаркий полдень, чем ощущение нежной прохлады. Глаза Вомута были закрыты, правая рука сонно копошилась, отыскивая камушки. Найдет, повертит в пальцах, выронит.
Сидеть Маккормику с ним рядом было неудобно. Навес сооружался только для Вомута, тень от него была узкой, да и та почти ушла на левую сторону. Но слева сидеть было нельзя – это место для жен, а их у вожака было двенадцать. Вот и приходилось Джону подставлять спину солнцу. Хорошо хоть спину – та комбинезоном была прикрыта, а вот когда лучи доберутся до красной шелушащейся шеи…
– Посмотри, Вомут, что я принес! – сказал Маккормик, когда понял, что Вомут окончательно засыпает. – Такого ты еще не видел.
Вожак мгновенно открыл глаза. Впрочем, если бы он одновременно не повернул голову, Джон вряд ли об этом догадался – лицо Вомута, как и все его восьмифутовое тело, было покрыто густым курчавым волосом, только и спасавшим от пекла.
Маккормик достал из нагрудного кармана зажигалку, откинул звякнувшую крышку, щелкнул пьезоэлементом. Возник аккуратный, почти невидимый в дневном свете язычок пламени. Убедившись, что вожак его рассмотрел, Джон закрыл крышку, снова открыл и снова щелкнул.
– Дай! – протянул волосатую лапу Вомут.
Маккормик опустил ему на ладонь зажигалку.
– Будет работать миллион раз, – сообщил он.
– Миллион – много? Сколько рук?
Вожак тряхнул перед носом человека кулаком. Кулак был огромный – с голову подростка.