– Ну-ну! – кивнул Маккормик, не сводя с женщины глаз. – Продолжайте.
– Вот мы и решили с Дарюшкой…
– Дарьюшка – кто? – прервал его Джон.
– Дарьюшка – Дарья, профессор! Уменьшительно-ласкательная форма имени…
– Ласкательная? – переспросил Маккормик. – Допустим.
Джон понимал, что два разнополых человека, один из которых – Агушин – еще не очень старый, а вторая – Дарья – и вовсе юная, вынужденно проживающие в одном доме на протяжении четырех с лишним месяцев, рано или поздно могут сблизиться. Вот у них, в Научном лагере, поисковик Симмонс закрутил роман с доктором Кашимурой. Если бы любой из них состоял в браке, профессор счел бы своим долгом вмешаться. Но так как они свободны – пусть любятся. Конечно, соблюдая все приличия.
Но Дарья… О Дарье думать в таком аспекте не хотелось. К тому же Агушин женат, он точно помнит раздел о семейном положении из его досье. И не только женат, но и детей имеет. Трех, кажется…
– Вот мы и подумали с Дарьей: коли нам тут еще месяцев восемь баклуши бить, а не построить ли себе домик поприличней?
– Поприличней – это тот стеклянный аквариум? – неопределенно мотнул головой Маккормик.
Нет, положительно, русский что-то скрывает! Дарья совсем опустила глаза, избегая взгляда профессора, да и Агушин нервничает – с чего бы ему так часто облизывать губы?
– Ну да! Хороший дом, просторный. Воздуху много внутри, опять же.
– Воздуху вам не хватает? Кондиционеры испортились? Помощь нужна техническая?
Профессор бросал вопросы, а сам почти молился: ну соври же, наконец! Я пригоню сюда Головенко и прикажу ему месяц здесь сидеть! Пусть каждое утро собирает ваши кондиционеры, и каждый вечер разбирает. Мне надоели ваши русские увертки, когда вы говорите одно, думаете другое, а делаете совершенно третье… Или Головенко тоже русский? Нет, из другой какой-то страны, из соседней. Их там до сих пор мир не берет, да мне это и на руку!
– Кондиционеры в порядке, не волнуйтесь, – разрушил его мечты Агушин. – Мы и еще две штуки заказали, помощнее. Завтра должны прислать.
– Значит, со своей фирмой вы все согласовали?
– А как же, господин Маккормик! Все через нее, родимую! И стекло, и металлоконструкции и мебель новую.
– И во сколько же ей обойдется ваш каприз? – не удержался Джон. – За двести пятьдесят шесть парсеков перегонять витринное стекло с диванами?
– Понятия не имею, – признался Агушин. – Но у нас очень, очень заботливое руководство! Оно о своих сотрудниках уж так волнуется! Ну, буквально в лепешку готово ради них расшибиться…
Для убедительности русский встал из-за стола, оказавшись животом на уровне глаз Маккормика. Двух пуговиц на его впопыхах надетой рубашке не хватало. Боже, – подумал профессор, глядя на оборванные нитки. – Как она может жить рядом с этой свиньей! Меня бы на второй день стошнило!
– Ладно, – процедил Джон, чувствуя, как кожа на затылке немеет и стягивается. – Политику вашей компании я критиковать не собираюсь. Но если при следующем визите – а он состоится скоро, очень скоро! – будет обнаружено, что вы своим новым строением хоть на дюйм вышли за пределы территории… Надеюсь, понятно, что лицензия будет мгновенно отозвана, а вы отсюда вылетите в двадцать четыре часа?
– Да ни Боже мой! – лепетал Агушин, но Маккормик его больше не слушал.
По пути к вертолетной площадке он остановился, углядев двух киберов с громоздким пластиковым ящиком.
– Это что? Мебель пришла?
Врать смысла не было: на ящике отчетливо чернели клейма «верх», «хрупко», «оборудование», «открывать здесь».
– Холодильник прислали, – буркнул русский.
Маккормик крутанулся на каблуках.
– Шутки шутить изволите? Если это холодильник, то что вы в нем морозить собираетесь? Слонов? Бегемотов? Нету их на этой планете, нету!
– Кавырша скоро пойдет…
Ну, все! Терпению тоже есть свои пределы! Видит Бог, он сдерживался, насколько позволяли силы.
– Пункт шестнадцатый Иркутского Протокола… - начал он свистящим шепотом, и больше всего боялся, что не сможет договорить и ударит в ненавистную волосатую харю. Ударит, и не сможет остановиться, будет бить и бить, пинать, топтать ногами, даже зная, что тогда всему конец: его работе на Лидии, работе в университете, всей карьере, а, может, и всей жизни.