– За тебя, Даша! – добавил Евгений Степанович.
Выпил. Эта тяжело пошла – еле продавил. Верный признак, что не исполнится тост Харитоновой, не сбудется.
– Ну, что, пойдем спать?
– Пошли, Степаныч…
Но уснуть она ему дала не сразу. Забыла про все: про стены стеклянные, про фонари-прожекторы под потолком, про то, что по возрасту он ей в отцы годится, а по жизненному опыту и вовсе в прадеды. Навалилась, приникла губами к его рту, дыша водкой и ананасами, расплющила об него свою грудь, так что понял Агушин – теперь его очередь терпеть. Сдался и терпел. Потом ее терпеть заставил. Не Дарья в том была виновата – последний неисполнимый тост.
3
– Ну, так как? Не пошла кавырша?
– Нет… - лениво ответил Вомут. – Завтра-послезавтра пойдет – бучуг уже появился, она его гонит.
– Ясно.
Агушин, как и Маккормик, тоже сидел справа от Вомута, только устроился получше. Ямку себе отрыл в песке под седалище, колени руками обхватил. На голову он с утра панаму натянул, чуть не с велосипедное колесо.
– Ты мне скажи, Агуша… - сам начал Вомут. Первый раз на памяти Евгения Степановича сам разговор начал.
– А?
– Я вчера к дому твоему ходил. Долго стоял, смотрел. Даже ноги устали – столько стоял…
– И что?
– Жену свою рукой гладил – зачем?
– Да как сказать – зачем? Мне приятно, ей приятно.
– А ей приятно – зачем?
– Ну, заладил… Зачем-зачем? Это у тебя двенадцать жен, у меня – одна. Не буду гладить – к другому мужу уйдет. А если я один останусь, мне что, самому себя гладить?
– Слабый ты, Агуша! Если от меня жена уйти захочет, я ее за руку возьму. Брыкаться будет – в лоб дам! А ты, поди, и не бил Дашу ни разу?
– Нет, Вомут, пальцем не трогал.
– Вот-вот…
Разговор вроде закончился. Агушин перевел дыхание. Значит, действует все-таки, работает их стеклянный дом! Сроду Вомута не интересовали люди и их между собой отношения, а тут почти допрос устроил: что да как!
– А шерсть с лица зачем убрал? – снова спросил Вомут. – Раньше ты хоть немного на нас походил, а сейчас как муругша земляная стал – гладкий совсем.
– Даше борода не нравилась, пришлось сбрить.
– Да?
Вомут запустил пятерню в шерсть на лице, почесал щеку. Коль уж поднял руку – заодно почесал грудь да порылся в паху.
– Мне тоже не нравится, когда у жен шерсть длинная отрастает, – согласился. – Жесткая она тогда. У молодых мягкая, под рукой как песок, а у старых – грубая…
– Неправильная у вас жизнь, – посочувствовал после размышлений. – Жен мало, бить нельзя… А если она старая совсем будет, жена-то? – оживился вдруг. – А, Агуша? Неужели не прогонишь?
Улыбка у Вомута, конечно, была страшненькая: клыки чуть не с мизинец длиной да и сам рот – буханка хлеба свободно влезет.
– Нет, не прогоню, – признался Агушин. – Да у нас и из старых жен молодых делают, любо-дорого посмотреть!
– Врешь ты, Агуша!
– С чего взял?
Вомут неожиданно легко поднялся с лежака, протянул руку к угловому шесту, поддерживающему навес, отломил сучок. Укладываясь на место, сунул корявую деревяшку Агушину в руку.
– На! Сделай из старого новое!
Евгений Степанович повертел обломок в руках, полез в карман, достал швейцарский ножичек. Вомут лежал, молча поглядывая на стружки, падающие из-под рук Агушина. Терпения у него хватало.
– Держи.
Агушин передал поделку вожаку. Не бог весть что, но дерево выказало свою внутреннюю белизну, гладким стало с поверхности, теплым.
– Хитрый ты, Агуша, – обронил Вомут, поглаживая бывший сучок пальцами. – Все вы, люди, хитрые!
– Да уж… - Агушин сложил ножик, убрал его в карман. – Не обманешь, как известно, не продашь.
Еще посидели, но говорить больше – не говорили. Так, ветерок послушали, да перекличку с берега.
– Ну, что? – встретила его Дарья вопросом.
– Ничего пока, – вздохнул Евгений Степанович.
Привычно уже стянул с себя трусы на входе, сандалии сбросил – под душ пошел. Вокруг дома последние два дня постоянно кто-то ошивался. Вот и сейчас один из вомутов глазел на непонятную ему процедуру.