– На улице как? – спросила Дарья, когда Агушин сел за стол.
– Тридцать пять в тени. И тени вокруг – хрен да маленько!
Набросился на яичницу. Умеет ее Дарья готовить – желтки целые, как сердцевинки ромашек, а вокруг них белизна лепестками нежными.
– Сама-то что не ешь?
– Да, не хочется что-то…
– Смотри. Потеря аппетита – первый признак морального разложения.
– Разложишься тут… За неделю килограмм прибавила. Скоро задница в дверь проходить не будет. Ты б мне хоть тренажер какой сюда притащил!
– Не понимаешь ты своей красоты, Дарья! – довольно ответил Агушин, кусочком хлеба собирая с тарелки подтекший желток. – Настоящая русская баба, она какая должна быть?
– Какая?
– Такая, что если утром мужик, уходя на работу, ей по заднице шлепнул, то вечером, к его возвращению, задница еще тряслась!
– Дурак ты, Агушин, – устало ответила Харитонова, забирая у него тарелку.
Евгений Степанович проводил ее взглядом. Попка и впрямь подраздалась у Дарьи. Да еще и сиденье стула отпечаталось на ней розовым полукругом.
– Что, краситься-то будем? Или на вечер упражнения оставим? Вечером выше посещаемость!
– Нет уж, – недовольно шевельнула Дарья плечом. – С мокрой головой я точно ложиться не буду.
– Ну, тогда не будем откладывать!
Пересмотрели всю палитру доступных красок. Харитонова настаивала на каштане, но соглашалась и на воронье крыло. Агушину больше нравился фиолетовый или насыщенный розовый.
– Вкусы у тебя, Агушин, как у пацана в штанишках, – шипела Дарья. – Ты меня б еще в голубой покрасил, как Мальвину!
– А что? Очень даже оригинально.
– Вот сам и становись голубым, а меня уволь от такой радости.
Евгений Степанович загукал, затрясся спиной от сдерживаемого смеха, но с радикальными своими предложениями решил погодить.
Пока Дарья, поджав губы, сидела перед зеркалом, Агушин губкой-аппликатором наносил ей на влажные волосы краску. А что? Не впервой! И брить ему приходилось, и стричь. Еще неплохо выходило плетение корзин и циновок, а также резьба по кости. Торговцу категории «А+» многие навыки нужны в работе.
– Слышь, Агушин, – разжала губы Дарья.
– Аюшки?
– А если Маккормик завтра нарисуется, да нас в этим шоу застукает?
– Будь спок! – ответил Евгений Степанович. – Его недели две еще сюда пинками не загонишь.
– А обещал!
– Тебе бы он с радостью обещал, а мне только грозился.
– С чего уверен-то?
– Что, не видела, как его перекосило от моих трусов с рубашкой? Аж губы затряслись.
– Да уж… Одну пуговицу ты прямо «с мясом» выдрал, еле назад пришила.
– Хорошо хоть успел, пока одевался…
С корнями Агушин намучился. Не прокрашивались волосы Дарьи на всю глубину – уж больно густые оказались. Пришлось второй тюбик краски изводить.
Когда закончил с головой, отступил Евгений Степанович подальше от девушки, полюбовался. Краска еще осталась, куда бы ее сработать?
– Ну, давай что ли, лохмашку твою в соответствие приведем? А то разноцветная ты получилась: верх черный, низ рыжий…
Дарья недоуменно на него взглянула, потом поняла – на щеки как кипятком брызнуло.
– Прикусил бы ты язык, Агушин! Я терпеливая, но могу ведь и по губам мазнуть!
– Да ладно… Я ж чисто платонически.
Дарья перебросила черную, влажную прядь на грудь. Сравнила, вздохнула.
– Давай сюда краску, сама сделаю!
Когда Агушин, вполне довольный собой, отходил, Харитонова крикнула ему в спину злорадно: «Да, машинку-то готовь! Я тебя сейчас под бильярдный шар полировать буду!»
Было такое дело. Обещал.
4
Вомут приподнялся со своего лежака еще при подходе Агушина. Поднялся, зыркнул в его сторону, хлопнул правой рукой по песку рядом с собой: «Садись, мол!» Снова лег.
Агушин подошел, двумя руками отгреб в сторону горячий песок, примостился.
– Ну что, Вомут, пошла кавырша?