Звякнув ведром, он занес его в дом и отправился умываться. Вода в уличном рукомойнике за длинный день нагрелась градусов до тридцати, казалась горячей, словно из городского крана. Так бы мылся и мылся! Эх, не ценят горожане своих удобств, всё ноют и ноют! А чего ноют? Вот и Петр, когда приезжает с семьей, тоже нет-нет, да помянет и дворы замусоренные и улицы плохо чищенные. Совсем барином стал. У них в Незнамово никаких жилкоммунхозов отродясь не бывало. Когда снегопады по зиме сильные, встаешь в пять утра и начинаешь лопатой «дорогу жизни» к туалету пробивать. А как иначе? Отец от дома снег отбрасывает, дорожки чистит, а ты, значит, до бытовых удобств, которые во дворе, проход делаешь. Ну и оба сразу – дорогу перед домом. Не так уж много машин по их улице ходит, чтобы снег укатать. Рук не приложишь – дорога в тропинку превратится. А если «скорая», не дай Бог, кому понадобится? На Широкой машину бросать и три проулка ногами топать? А носилки если? Сейчас-то полегче, конечно, будет… Ну, а все-таки?
-- На свеженькое, утирайся! – мать подала Михаилу полотенце, когда он появился на веранде. И почти тут же потребовала. – Руки-то покажи!
-- Чё вдруг? – Михаил машинально протянул ладони, перевернул их тылом.
-- Хлюпался чуть не полчаса, - пояснила мать с улыбкой, - думала, перепонки выросли!
-- Как скажешь, мам – хоть стой, хоть падай! – дернул подбородком Михаил.
-- Садись лучше, вечерять будем! – мать отвернулась и, глядя в потолок, крикнула. – Ива-а-ан! За сто-о-ол!
-- Иду! – донесся голос отца с чердака, где он летом обустраивал себе «кабинет», затаскивая компьютер и коротая выходные дни то за ним, то на старом продавленном диване, который бы и выбросить пора, да все жалко.
Михаил устроился на лавке и принюхался, пытаясь определить, чем их сегодня мать порадует. Пахло вкусно, печёным чем-то.
-- Чё завертелся? – заметила мать как он зыркает по сторонам. – Окрошка на вечер, пирогов напекла с картошкой да с капустою. Щас подостынут, с собой тебе положу. Молока у Кирилловны пошла купила. В бутылку налью – всё не всухомятку тебе питаться!
-- Ма, да я думаю, не будет там проблем с едой-то!
-- Может, и не будет, - согласилась мать, - но до отправки день, а то и два пройдет. У нас ведь вечная неразбериха, а у тебя всё с собой будет: и попить, и покушать!
Вышел на веранду отец с неизменными своими очками, болтающимися на груди на черных тесемках.
-- Так, - сказал он, довольно потирая руки, - чувствую себя в силах одолеть тазик окрошки и стопарик на грудь принять!
-- А без стопарика если? – съязвила мать.
-- Без стопарика я тебе дороже обойдусь – в два тазика и полбулки хлеба!
-- Садись уж, проглот! – мать уплыла в дом и вернулась с запотевшей бутылкой. Прихватив щепотью с кухонного стола три рюмочки, еще в капельках воды от недавнего мытья, она поставила их перед мужем и отдала ему бутылку. – Нам с Мишей тоже чутка налей – проводы так проводы!
Михаил зарумянился. Первый раз он с родителями водку за одним столом пить будет. Шампанское и вино на Новый год и дни рожденья – не в счет. Пиво он с друзьями пробовал. Водку с ними же, на выпускном – не понравилась. Дурное от нее опьянение, в голову бьет. Но сейчас нужно уважить родителей – надолго с ними расстается.
-- Ну, - отец поднял свою рюмку, наполненную до краев (жене с сыном налил по половинке), - за миротворца!
-- Нет, Вань! – запротестовала мать. – За это вторую поднимем. Давай, как принято: за здоровье!
Отец, хоть не выпил еще, но уже с заблестевшими глазами, перевел с Михаила взгляд на нее. Понял, наконец, улыбнулся, смутившись.
-- Тут ты правильно, Анюта, сказала! Значит, чтобы все были живы-здоровы!
Они соприкоснулись хрустальными рюмками и Михаил торопливо протолкнул в себя сладковато-противную жидкость. Накинувшись на окрошку, проглотил несколько ложек, даже не разболтав толком сметану. Повлажневшими глазами скосился направо (мать, морщась, пила водку мелкими глоточками), потом налево (отец, разом выплеснув рюмку в глотку, теперь сидел, настороженно прислушиваясь к ощущениям). Склонившись к своей тарелке, стал быстро и шумно хлебать, закусывая большим ломтем хлеба.