Снизка была тяжелой – не меньше двух фунтов квадратных серебряных монет старинной чеканки с квадратными же пробоями, по сторонам которых выбиты имена основоположниц четырех королевских родов. Лотт протянул ее герцогу, но тот лишь коснулся серебра и отодвинул его в сторону.
– Откуда улов? – спросил он.
– Монастырские прислали лазутчика, пробовали меня подкупить, - ответил Клитгерд.
– И как?
– Успешно.
– То есть, деньги ты взял? – уточнил зачем-то герцог, будто не видел их.
– Конечно, - барон прошел, с выволок табурет из-под стола, уселся. – Воинская хитрость, - пояснил он. – Любой урон, который можно нанести врагу, снижает его способность к сопротивлению.
– Ага. Сам додумался?
– Сам, - ухмыльнулся Клитгерд.
– И что взамен?
– Обещал подумать… - пожал плечами барон.
– Тогда я спокоен, - сказал Рутгоф. – Думать – тяжелая работа, так что можешь считать деньги честно заработанными. Верни серебро барону! – приказал он Лотту, и тот с жалостью сдвинул серебро Клитгерду.
– Что ж, давайте приступим…
Около полуночи, когда приглашенные покинули избу, со стола было убрано, а сам Рутгоф забрался под одеяло, Лотт осмелился задать вопрос, мучивший его последние часы.
– Ваше высочество!
– Да?
– Почему вы так уверены, что Финга вернется? Я бы еще мог понять, если б вы просто так об этом говорили, но для него и место в боевых порядках предусмотрено!
Лотт не видел лица Рутгофа (тот снова повернулся на левый бок, спиной к сотнику), но в голосе герцога явно послышалась усмешка.
– Это так просто, мой мальчик… Тебе лишь не хватило времени задуматься. Скажи, Финга храбрец?
– Конечно, нет, - ответил Лотт. – Трус он обыкновеннейший, и сам об этом знает. Стыдится, но ничего поделать не может. Натура такая.
– Точно, - согласился Рутгоф. – И вот попробуй влезть в его шкуру: сорваться с места, покинуть укрепленный лагерь, отколоться от других отрядов, отправившись на ночь глядя по неспокойной местности … Легко ему сейчас?
– Но ведь он считает, что бежит совсем уж от смерти!
– Э-э-э… - протянул герцог. – Для такого, как Финга, самая серьезная опасность – та, что здесь и сейчас. Будь иначе, он подумал и об отдаленной своей перспективе…
– Кое-что я ему обрисовал, - буркнул сотник, продолжая стелить себе постель на полу.
– Не сомневаюсь. Тем хуже он себя сейчас должен чувствовать.
– Не один же он, в конце концов, на полевой дороге – целый отряд у него. Двадцать рыцарей, десяток лучников, пехотинцы!
– Эх, - снова вздохнул Рутгоф, на этот раз без тени усмешки в голосе. – Молодой ты еще, мальчишка, можно сказать… - он осторожно повернулся на спину, пристроил поудобней беспокоившую его ногу, и дальше разговаривал, глядя в низкий темный потолок. – Я тоже раньше как-то не задумывался над этим – была жена, дети, двор, беспокойные соседи, из-за которых мне чуть не по полгода приходилось не вылезать из седла и ночевать под открытым небом. Но чем шел по жизни, тем меньше оставалось друзей вокруг, а со смертью жены пришлось осознать очевидную, если вдуматься, истину – человек всегда один…
– Как это? – осторожно поинтересовался Лотт, уже улегшись полуодетым на тюфяк и натянув до груди толстый зимний плащ, заменявший в походе одеяло.
– Ничто не может заставить тебя поступать против собственной воли и желания. Все это – необходимость, страх, долг, честь – пустые отговорки. В лучшем случае, лишь внешние факторы, которые стоит учитывать, принимая решение. Можно тысячу раз оправдаться, что тот или иной поступок ты совершил под давлением непреодолимых обстоятельств, но перед самим собой стоит остаться честным: сделано то-то или это, потому что это ТЫ так решил, ТЫ это допустил, ТЫ с этим согласился, выкрикнул или промолчал, обнажил оружие или оставил саблю в ножнах. Не нужно напускать туман из опостылевших мне за долгую жизнь фраз: «государственная необходимость», «долг перед семьей и детьми», «забота о нуждах населения» - весь этот треск не имеет смысла. Государство не имеет рта, чтобы отверзнуть его и внятно провозгласить свою волю. Сейчас от его имени говорит Равенна, и слава Богу, что она нашла в себе силы и мужество сказать, наконец: «Я хочу забрать монастырские земли», «Я требую вернуть монастырских крестьян во владение короны». И уже ты или я, барон Финга или барон Клитгерд, услышав требование королевы, сами для себя определяем, согласны ли мы с позицией Равенны и поддержим ли мы ее.