То же самое.
Второй рукой я оттягиваю ворот бушлата и балаклавы, чтобы прижать пальцы к яремной вене и прощупать пульс. Хмурюсь, потому что никак не могу найти - а ведь у меня в этот деле приличный опыт!
Пытаюсь проделать тоже самое с веной на запястье. Тот же результат.
- Лебедь! - снова стонет Малёк, и звук его голоса растворяется в странной, мерзко пахнущей дымке, в которую я проваливаюсь, словно в воду.
Мгновенно задохнувшись, я машинально дергаю руками и ногами, стремясь вверх - туда, где по логике вещей должна находится поверхность воды и столь необходимый воздух.
Но никакой воды нет. И землянки - тоже нет.
Я сижу за столом, а напротив меня - монитор компьютера с открытой базой пациентов. Оглянувшись, я без труда узнаю знакомый кабинет нашей поликлиники. Небольшой и совершенно неуютный несмотря на календарь с котиками и фикусом на подоконнике. За вторым столом сидит и старательно заполняет медицинскую карту наш фельдшер Лена Каширова - небрежная укладка с немного отросшими седыми корнями растрепана, а под глазами - синюшные тени, которые не в силах скрыть даже густой слой тонального крема.
Почувствовав мой взгляд, Лена поднимает голову, недоуменно наклоняет ее набок и негромко спрашивает:
- Галь, ты чего?
Женщина поднимает правую руку с зажатой между пальцами обыкновенной шариковой ручкой и рассеянно трет подбородок:
- Испачкалась, что ли? - задумчиво добавляет она.
- Нет… - говорю я неуверенно, - Что-то ты плохо выглядишь. Кофе сделать?
- И так две чашки выпила, - отмахивается женщина, - Да ну его… Опять из-за Светки почти не спала.
Светка - это ее внучка. После развода дочь Лены вернулась под материнское крыло, и теперь той действительно порой не до сна - ведь младенцы имеют тенденцию плевать на привычный режим взрослых и выражают свое недовольство посредством невозможных и порой непонятных криков.
- Зубки? - сочувственно качаю я головой.
- И колики. Стандартный набор. А Юлька в ночную ушла, вот и пришлось нянчиться с дитем…
- Можно? - бодро спрашивает, распахнув дверь, какой-то дедуля.
- Проходите, - устало отвечает Лена, тем не менее возвращаясь к записям.
Прервавший наш незамысловатый диалог пациент, прихрамывая, проходит в кабинет и плюхается на стул перед Леной. Я же привычно принимаюсь за свою работу - забираю у старика его карту, чтобы узнать имя, быстро нахожу его по базе и распечатываю бланки.
- Итак, - равнодушно проговаривает Каширова, - На что жалуетесь, Николай Петрович?
В процессе приема я заполняю все необходимые графы в базе, снова распечатываю, а после назначения необходимых процедур и посещения других врачей, ставлю печать. Снова передаю бумажки Лене, и она доделывает уже свою работу.
Все быстро и слаженно, доведенными до автоматизма движениями. Ничего нового. Ничего сложного. Вот только после всего старичок неожиданно задорно подмигивает мне и спрашивает:
- Проводишь, рыбонька?
Хоть это и странно, но я действительно поднимаюсь, подхватываю дедулю под локоток и вывожу из кабинета.
А там - коридор.
Вот только не наш.
И даже близко не принадлежащий медицинскому учреждению.
Он длинный, узкий и какой-то темный. На стенах - плакаты с военной тематикой и фотографии в рамочках тех же военных - в форме, с особой статью, с особыми такими прямыми и жесткими взглядами как у мужчин, коих преобладающее большинство, так и у женщин.
Ряд стульев вдоль стены пустует, но вдалеке шурует шваброй уборщица.
Внезапно открывается ближайшая ко мне дверь. Из-за нее выглядывает молодая женщина со строгой гладкой прической и лейтенантскими звездочками на погонах. Красивые губы строго поджаты, глаза смотрят прямо и жестко, а голос звучит каменной крошкой:
- Лебедева?
Я машинально киваю.
- Проходите!
Дальше - все как в тумане. Да, я действительно прохожу в кабинет, но это выглядит, как будто кто-то на высоких скоростях проматывает пленку. Я двигаюсь, лейтенант тоже, а еще что-то говорит, но никаких звуков, кроме шипения, нет.