Только откуда ему знать, этому уроду под светлого расписанного? Был бы светлым – знал бы что с изначальной, понял и берег, а не посягал.
Шах притих, не понимая, что происходит. Взгляд незнакомца жег и распинал, убивал не хуже клинка, и при этом мужчина крепко обнимал Эру, и та не противилась, притихла рядом, испуганная, какая-то, жалкая и ранимая. И не защитить, не сломать шею этому выскочке, наглецу, что смел ее обнимать – как магнитом к стене припаяли – не шевельнуться.
– Эрлан… не надо, это я виновата…Эрлан, – попыталась опустить меч девушка, на руку ему надавливая.
Убрал нехотя, не сразу. Ладонью ей лицо огладил боль, ревность и любовь не скрывая. Вернуть бы старые времена – разве б такое случилось?
– Ты ни в чем не виновата, – прошептал и будто смыл все переживания, и близость Шаха и эту камеру, и весь мир. Потянулась к нему, мечтая, желая, но Эрлан поцеловал ее в лоб и, подхватив на руки, понес из заточенья.
Роберган отступил с дороги, бросив:
– Ко мне, наверх неси. Лири уже знает.
И сложив руки на груди, двинулся к Шаху, что кривился от бессилия, зубами скрипел.
– Суки! – взвыл, как только Эрлан вышел с Эрикой. Затылком о стену ударился, чтоб хоть от боли в себя прийти, чтоб хоть так злость сорвать. Ревность ум застила, но того не понимал и как ослеп, оглох – рычал как зверь.
– Смысл? Она невеста, – услышал тихое, сочувственное. Стих в бессилии, уставился на лета с ненавистью и презрением.
– Пошли вы все…
– Это вряд ли. Ты один был?
– Что? – не понял Шах – издевается?
– Ладно, Эрлан освободится – поговорим, – согласился Роберган, видя, что мужчина все равно не в себе.
А тот взвыл как зверь раненый, услышав лишь "Эрлан освободится".
– Что?!
Лет плечами пожал: что ж непонятного? Ох, и странные эти неизвестно откуда свалившиеся светлые.
И не спеша вышел, оставив пленника бесноваться в тишине и покое.
Эя прижималась к Эрлану, чувствуя лишь его, терлась лбом о шею, целовала, не замечая, что вокруг, и не видела, как спрятал улыбку Лири, пропуская наверх, в уже приготовленные покои молодых.
Лой уложил ее на широкую постель, скинул рубаху. Девушка смутилась, вспомнив некстати случившееся с Шахом:
– Я…
– Тс, – приложил ей палец к губам мужчина, склоняясь. – Не надо ничего говорить.
Глаза Эрлана прощали и давали забвение, полет и негу. Рядом с ним имело значение одно – он. И она забыла все – огладила пальцами его лицо, и припала губами к груди, обвила руками.
Покой, полет, провал в нежность, бесконечную и такую сладкую, что от вздоха, вскрика таешь. Она не слышала себя, не ведала, растворилась в ласках. Но это забвение было на двоих.
Лири сидел на ступени лестницы вверх в самом низу, преграждая путь любому, кому вздумается нарушить уединение его подопечных, и жевал хлеб. Роберган, проходя мимо вдруг встал как вкопанный, услышав протяжные, полные счастья крики. И вздохнул:
– А стипп, правда, нужен, – заметил себе под нос.
– И жрец, – добавил деловито Лири, не отрываясь от трапезы.
Лет глянул на него, как на помешанного и, двинулся к себе.
Шах с трудом отлип от стены и осел на пол, безвольно сложив руки на коленях. Странное дело – злость кончилась, раны его не мучили, не было слабости. Но не было и цели, смысла – он словно умер в тот миг, когда Эрику увел из комнаты другой мужчина.
Эрлан налил ей молока, заставил выпить и огладил плечи, щеку, прижал к себе еще горячий, нежный, разомлевший от ее нежности и ласки. И млел, чувствуя ее дыхание, тепло. Эя улыбалась еще паря в невесомости и засыпала, слушая стук его сердца, как колыбельную.
– Я люблю тебя, – прошептала.
У Эрлана вмиг открылись глаза. Уставился перед собой, боясь пошевелиться и спугнуть минуту чуда. Не верил и верил, и лишь одного боялся – не уберечь, не усмотреть.
Глава 23
Радиш вскинулся от стороннего взгляда во сне решив, что пришли свои – Ларош или Саша. И очумело уставился на вчерашнего наглого парня. Правда сейчас, при свете льющемся сверху и без маски он больше напоминал девушку, а вязь меж бровями и на челе объясняла зачем вообще ему был нужен маскарад.
– Светлый?
– Как и ты. Тебя Хелехарн зовет, давно пора кушать.
– Кушать? Только ведь…
– Почти сутки спишь, – хмыкнула Лала.
Радиш огладил волосы, пытаясь сообразить, рубаху поправил и вспомнил:
– Самара?
– Сабибор? Жив. Подробно у Хелехарна расспросишь. Если захочешь.
И пошла, Радиш за ней. Смотрел в спину и вдруг брякнул:
– Ты – девушка?
Лала одарила его насмешливым взглядом:
– Твой друг ранен, в бреду, и то понял, а до тебя только дошло.
– Извини, – пробубнил – действительно, нехорошо.
В залу входил молча, боясь снова что не так сказать и дураком себя выставить. Первым делом к лейтенанту подошел, склонился над ним – тот спал, дыхание было ровное, лицо потеряло серый оттенок.
– Выздоровеет? – спросил у жреца. Тот сидел за столом и чинно ждал светлого.
Вчера Хелехарн Радию показался стариком, а сегодня он отчетливо видел молодого, только седого человека.
– Что так смотришь, светлый?
– Показалось, что вы старше, – присел на лавку за стол. Напротив села Лала и только тогда Огник обнес всех мисками с кашей – первую девушке, вторую гостю, третью – жрецу, себе последнюю. И сел с края, подальше от всех.
Чумные мы, что ли? – выгнул бровь мужчина. Жрец понял его недоумение:
– Огник еще ученик. Все мы когда-то с краю сидели и, рта за столом права открыть не имели.
Вздохнул, ложкой помешивая пищу и вот отодвинул, сложил руки на столе и на гостя воззрился:
– Меня двадцать лет назад посвятили. В тот день я стал жрецом и стариком. В тот день я познал не только таинство жизни, но и неотвратимость смерти. В тот день запылали дейтрины и мельберны, и крик стоял среди живых и мертвых. В тот день многие лишились детей, жен и мужей, а еще больше – жизни. С того дня я седой от увиденного.
У Радиша аппетит попал.
– Я… мне жаль.
– Ты кушай и поговорим, – придвинул обратно к себе миску Хелехарн и принялся есть, как ни в чем не бывало, за ним и остальные.
После Огник собрал мисы и поставил кувшин с молоком.
Радий покрутил кружку и спросил жреца:
– Как мой друг? Надежда есть?
– У него грудь пробита и лопатка раздроблена. Вы ему серьезно навредили, таская по лесу. Что-то из ран извлекали?
– Ммм… да.
– Это? – выставил, словно из воздуха материализовал знакомый чипсет неизвестного назначения и производства.
– Откуда у вас? – и смолк, сообразив – Лала в его одежде нашла, наверняка все карманы перед стиркой прошарила. – Вернете?
– Сроду чужого не брал, – обиженно сверкнул глазами жрец. – Одежа уже у тебя в комнатке, и это забери, – передал чип.
– Спасибо. Так как мой друг – прогнозы? Можно, что-то сделать?
Жрец кивнул, губы пожевал, и резюмировал:
– Сабибор будет жить.
Положил руки на стол, накрыв ладонью ладонь и уставился пытливо на гостя:
– Зачем столько шума наделали?
– Так получилось, – ответил немного винясь, хотя вины не чувствовал.
– Стражи ваши где? Светлые без стражей, что небо без звезд – негоже. И вам заботы и им бесчестие.
Радиш голову склонил, исподлобья перед собой глядя – что скажешь? Нет ответа. И отпрянул, увидев дымку, а из нее двое образовались: Лань и Харн.
– Мертвы? – не поверил в первый миг и сник: Господи!
"Шах, Малик?" – спросил, дрогнув, боясь что те сейчас рядом проявятся. Но Лань улыбнулась: "пустое – живы".
И исчезли. Радий дух перевел и сообщил жрецу не без труда:
– Двое погибли. Страж Сабибора и мой. А Шаха – жив.
– Шаха?
– Нуу, тоже светлый, имя замысловатое.
– Знак-то какой? – снисходительно спросила Лала. Радиш плечами повел – а бес его знает, какой – татуированный!
– Ясно, – усмехнулась. – И где он, еще один светлый?