Я, конечно, был польщен и в ответ рискнул высказать свое мнение о его работах, о всех работах профессора Гизе, которые довелось прочесть. Он слушал меня очень внимательно, кивал, но вдруг стал загадочно улыбаться… Я говорил одно, но думал о другом, меня волновал его странный взгляд… Наконец он поднял руку, вежливым жестом останавливая мой панегирик.
- Вы нравитесь мне, синьор Булаев, - сказал он с неожиданной серьезностью, перейдя вдруг на «вы». - Я завистлив и не люблю никаких мнений. Но вы мне нравитесь. Многие люди честны, но мне не нравится самолюбивая, заносчивая честность. Я - за простую честность… Я вижу ее в вас… Простите меня за идиотский вопрос: вы случайно не агент ЧК? - Он так и произнес эти две буквы, аккуратно, с расстановкой, с мягким итальянским «ч».
Я опешил.
Он улыбнулся и махнул рукой:
- Не берите себе в голову… эту мою выходку… Вы уедете домой, в свою Россию… канете в свою тайгу, и никто не узнает о том, что я вам скажу… если только вы не агент ЧК… Мне, честно говоря, опротивела Европа: в ней слишком тесно, слишком людно, чтобы даже говорить на ухо и не бояться… Я рос в бесхитростной семье, а теперь мне слишком многое приходится скрывать… Я порядком устал.
Он подвинулся ко мне и зашептал, стараясь не жестикулировать:
- Я предупреждаю вас, коллега, не читайте больше мои статьи… Не приведи господи, собьют они вас с пути праведного… я бы и перекрестился сейчас, но боюсь - поздно… Все эти статейки… хм… как бы это лучше сказать?.. Камуфляж… маскарад…
Он прикрыл лицо руками, изображая карнавальную маску.
Я смотрел на него с недоумением, и он грустно вздохнул.
- Вы не бывали в Шотландии? Я покачал головой.
- Появится возможность, обязательно посетите эти прекрасные ландшафты. Особенно - озеро Лох-Несс. Запомните: Лох-Несс.
Он замолчал и долго смотрел мне в глаза, словно призывая догадаться о чем-то…
Желая поскорее отделаться от роли ничего не понимающего собеседника, я улыбнулся - вероятно, весьма принужденно - и сказал:
- Вы говорите загадками, синьор Гизе, но, я надеюсь, вы не намекаете мне на то, что вот-вот бросите микробиологию и станете агентом итальянской разведки в Шотландии. Странно было бы встретить вас в клетчатой юбочке.
Гизе взорвался хохотом, но быстро осекся и снова посерьезнел.
- Нет, - ответил он, - этого не случится. Я люблю свою науку. Скажу вам по секрету, передо мной открываются колоссальные перспективы. Мне дают такие огромные средства и штат, как если бы я не с пробирками возился, а строил «Титаник». Меня приглашают в Берлин и предлагают лабораторию, где все будут меня слушаться беспрекословно.
Весть эта меня не обрадовала, я хотел было смолчать из такта, но Гизе так располагал к откровенному разговору, что я не сдержался:
- Вы хорошо представляете себе, на кого вам придется работать?
Он долго пристально смотрел мне в глаза, словно пытаясь найти в них осуждение… или презрение.
- У вас, красных, с пеленок на уме одна политика, - сказал он беззлобно. - Меня же тошнит от первых страниц газет… Вот так-то, синьор коллега. Между прочим, законы наследственности, теория относительности… и всемирное тяготение тоже - все они и при капитализме, и при вашем архизамечательном социализме остаются таковыми, какие они есть.
Во мне вскипела обида, и я добавил, плохо скрывая сарказм:
- И при фашизме тоже?..
Гизе помолчал, но обиды в его глазах я не заметил. Он лишь снисходительно улыбнулся и кивнул:
- И при фашизме. Тоже… К тому же не забывайте, что у меня дома правит лучший друг немецкого ефрейтора… Я выбрал из двух зол то, на котором можно больше заработать. Я имею в виду знание, а отнюдь не деньги, коллега.
Я немного растерялся и не нашел ничего лучшего, как привести еще один довод, не самый сильный из тех, какие можно было бы найти:
- Я с трудом представляю себе, что нацистам нужна какая-нибудь иная микробиология, кроме военной… Как насчет выведения смертоносных бацилл, синьор Гизе?.. Гипотетическому агенту ЧК хотелось бы узнать поподробнее…
- Они тоже не дураки, - усмехнулся Гизе. - Не те, которые пришли к так называемой власти, а те, которые реально управляли и будут управлять страной… Выпусти чуму, и ее вернет ветер. А кто сеет ветер, пожнет бурю. От чумы немцы умирают так же запросто, как русские, итальянцы и все прочие… двуногие… Повторяю, коллега, я не политик, и перспектива наконец поработать в свое удовольствие меня вполне устраивает… Судить же станем по плодам… Впрочем, что вам цитировать: Евангелие вы тоже не уважаете.
Третья, и последняя, наша встреча состоялась четыре с полови-
ной года спустя, тоже в Европе. Это был Париж, начало февраля тридцать девятого года.
В один из вечеров ко мне в номер постучал мальчик-посыльный и передал мне небольшой, хорошо запечатанный конверт. Вскрыв его, я обнаружил в нем две рождественские открытки, исписанные беглым угловатым почерком.
«Синьор Булаев! Простите меня, ради бога, за то, что доставляю Вам беспокойство. Но Вы - тот самый человек, который волею небес избран моим душеприказчиком. Молю Вас, не откажите! Я долго думал, прежде чем решиться на это, понимая, что в наше мрачное время уже одним дальним знакомством с Вами рискую навести на Вашу судьбу темную несмываемую тень.
Я молю Вас завтра в пять пополудни быть в кафе «Все цветы». Как войдете, садитесь справа за ближайший к выходу столик, причем - лицом к двери. (За этот столик редко кто садится, но будет все же лучше, если Вы явитесь загодя.) Надолго я Вас не задержу. Ради всего святого, когда увидите меня, сделайте вид, что мы не знакомы и Вы меня не замечаете. Храни Вас Мадонна! Искренне Ваш Г.».
Постскриптумом письма была строка из Марио Пратези.
Я долго колебался, боясь, что могу стать жертвой некой хитроумной провокации. Тучи над Европой сгущались, все были насторожены, и никаких безобидных объяснений столь странному приглашению мне в голову не приходило.
Однако я все же решил пойти в условленное место… я предупредил своего коллегу, с которым приехал в Париж, в Пастеровский институт, сказав, что собираюсь уйти на пару часов в кафе «Все цветы», куда меня пригласил один старый парижский знакомый, сотрудник института, но к ужину обязательно вернусь.
Я взял такси, высадился за квартал до кафе, прошелся по всем близлежащим магазинам и за десять минут до встречи уселся за указанный в открытке столик.
Я волновался и не нашел ничего лучшего, как только замаскироваться с помощью газеты и большой чашки черного кофе. Второй, соседний стул я намеренно загромоздил своими покупками.
В семнадцать ноль-ноль на матовом стекле двери обрисовалась тень в широкополой шляпе, дверь распахнулась, и на порог ступил Маттео Гизе.
Я едва узнал его. Он страшно похудел и осунулся. Я вспомнил, что раньше у него всегда была легкая улыбка на губах. Теперь губы его были совершенно неподвижны и плотно сжаты. Поля шляпы были отогнуты вниз и почти полностью скрывали глаза. Одет он был как всегда шикарно, но на этот раз весьма небрежно.
Поначалу я даже не сообразил, заметил он меня или нет… Я вообще пребывал в полнейшем неведении, и сердце мое бешено колотилось.
На пороге кафе Гизе замешкался, словно бы пытаясь понять, туда ли попал, и, расстегнув плащ, достал из кармана пиджака футляр для очков.
В этот миг что-то звякнуло… Доставая футляр, Гизе как бы невзначай вынул из кармана связку ключей и уронил их прямо у ножки моего столика. Я едва успел сообразить, что не должен нагибаться за его ключами.
Гизе засуетился, надевая очки - в очках я видел его впервые, - затем долго разглядывал пол вокруг и наконец заметил потерю. В левой руке он держал свернутую трубкой газету, и, как только он нагнулся за ключами, из нее выскользнул круглый сигарный футляр… Профессор тут же откатил его краем газеты мне под ноги.
Я все это видел, на миг ужаснулся тому, что итальянец и вправду впутал меня в какую-то темную историю, интересующую по меньшей мере чью-то контрразведку, но отступать было некуда - и я прижал футляр носком ботинка.
Гизе между тем поспешил к стойке и, пробыв в кафе всего несколько минут, вышел без оглядки. Вероятно, он изобразил спешащего человека, которому уже не обойтись без чашки кофе.
У меня разболелась голова. Просидев еще минут десять, я огляделся и, не заметив ничего подозрительного, откатил футляр к стулу, нагруженному покупками. Собирая свертки, я ронял их на пол и таким образом исхитрился нагнуться за тайной передачей.
До гостиницы я добрался без приключений на городском транспорте… Впрочем, в дороге меня не оставляло ощущение, что за мной следят. Я пытался успокоить себя мыслью, что если бы явка была раскрыта, то разумнее всего было брать нас обоих на месте с поличным…
В сигарном футляре я нашел плотно свернутый лист бумаги с машинописным текстом через один интервал, несколько фотографий и еще одну рождественскую открытку, исписанную тем же почерком, что и те, что были присланы мне накануне.