— Рада познакомиться, товарищ Морозов, — произнесла она ласковым глуховатым голосом и снова уселась.
Я устроился так, чтобы лучше ее видеть.
— Екатерина Павловна здесь по линии Красного Креста, — сообщил командующий.
Я вздрогнул, вся моя симпатия к этой даме мгновенно улетучилась. Сейчас начнет приставать ко мне, чтобы я нянчился с пленной немчурой. Отбирал у наших бойцов и отдавал битым фашистам. Активный немец уже, наверное, нажаловался, что у него часы сперли.
— Чем могу служить? — осведомился я у Пешковой, натужно вспомнив старорежимные обороты.
И тут заметил, что она едва заметно улыбается.
— Я занималась вопросами военнопленных с двадцатого года, — мягко проговорила Пешкова. — Понимаю, товарищ Морозов, ситуация сейчас совершенно другая. Тем более что от работы в Красном Кресте я отошла пять лет назад. Да и силы у меня уже не те. Собственно, именно так я и сказала товарищу Сталину, когда он вызвал меня в Москву из Ташкента.
Я молчал — пусть уж до конца высказывается, а там решим по обстановке.
Екатерина Павловна продолжала:
— Сейчас очень много горя. — Она задумчиво, привычно провела пальцами по лбу. — Я, товарищ Морозов, не имею обыкновения тратить время на жалость. Сразу оцениваю — в состоянии я помочь или нет. И уже в соответствии с этим — всё остальное.
При этих словах Силантьев как-то особенно громко зашуршал бумагами.
Пешкова сделала паузу и обратилась ко мне:
— У вас ко мне какой-то вопрос, товарищ Морозов?
— Да нет, пока всё ясно.
— Товарищ Пешкова в данный момент занимается помощью сиротам, — вмешался командующий. — Фронтовым детям, детям из партизанских отрядов, детям, обнаруженным в освобожденных районах.
Я наконец-то вынул из нагрудного кармана мой отчет.
— В обследованной местности несовершеннолетних детей не обнаружено.
Силантьев забрал отчет, пробежал глазами.
— Ну что ж, — подытожил он, — молодец.
Пешкова безмолвно ждала, пока мы закончим. Я так понял, у нее на уме что-то еще. Ну и говорила бы скорее, нечего кота за хвост тянуть.
— Вы хорошо владеете немецким, товарищ Морозов? — спросила Пешкова.
— Фрицы не жаловались.
— А лет вам сколько?
— Двадцать шесть. Хотя это к делу не относится, товарищ Пешкова.
— Давайте, Морозов, мы тут сами будем решать, что относится, а что не относится, — резко оборвал Силантьев. — А вы просто отвечайте на вопросы.
Генерал пристально посмотрел на меня. В полумраке, при свете коптилки, сделанной из снарядной гильзы, в папиросном дыму командующий был едва различим. Но все-таки я видел, что он что-то обдумывает, как будто до конца еще не уверен.
— В Красной армии вы с какого года? — спросил он.
— С тридцать седьмого.
— Войну где встретили?
— В Белоруссии на погранзаставе.
Чем дольше он расспрашивал, тем муторнее мне становилось. Все это можно в личном деле прочитать. Он ради Пешковой старался. Чтобы она меня во всей красе понаблюдала.
Командующий пыхнул папиросой так, что та догорела мгновенно и осыпалась прямо ему на пальцы.
А Пешкова вдруг взяла меня за руку — перчатку успела снять, рука у нее оказалась теплая, твердая. Сильная.
— Давайте-ка мы с вами у товарища Шумилова чаю попросим, товарищ лейтенант.
Шумилов грузно повернулся к темноте, темнота зашевелилась, вышла, потом вернулась с чайником. У майора Силантьева запотели стекла очков. Он их не снимал и не протирал. Так и сидел запотевший.
Пешкова разливала чай с таким видом, словно находилась на даче и командовала самоваром. Даже улыбка у нее была какая-то довоенная.
— Тут такие дела, товарищ Морозов, — заговорила Пешкова. — Дети — детьми… В Красном Кресте всегда найдется, кому их опекать. Организацию я наладила, с детьми многие хотят работать… А вот заниматься пленными немцами мало кто станет по доброй-то волюшке. — Она вздохнула. — Конечно, русский человек к пленному жалостлив. Но дело ведь не в том, чтобы жалеть, дело в том, чтобы помочь по-настоящему. — Она сжала свои тонкие губы в нитку. У нее красиво вырезаны крылья носа. Такие бывают у казачек. — Знаю, товарищ Морозов, знаю: помогать немцам — душа не лежит. От одних только детей чего только не наслушаешься, сколько горя от оккупантов хлебнули… Но, — она подняла палец, — раз уж они не погибли в бою и не были расстреляны на месте, нам за них придется отвечать.
Я пожал плечами:
— А что я-то могу? Разве что своей кашей с ними поделиться. Так ее на всех всё равно не хватит.