Благодаря этой торговле, по всему Фолатанскому морю, Зурбаган и был столь богат. Он сиял позолоченными куполами храмов всех конфессий и такими же, но еще более изукрашенными кровлями дворцов и дворцовых башен. Бесценные статуи украшали их, сделанные из самых твердых пород камня. Статуи, из еще более красивого, но мягкого мрамора, украшали дворцы изнутри.
Воробьевой очень не хотелось расставаться с этой красотой, но припасы уже погрузили и долг звал вперед.
«Богатырь» вышел в лазурное море. По мере удаления от берега цвет волн становился зеленее и постепенно стал зелёно-голубым. Штурман проложил курс на Кошачьи острова, а рулевой, повинуясь приказу капитана Клавдия, положил фрегат на эту воображаемую линию, нарисованную на карте. Мастер ветра отправил людей на мачты ставить паруса. И к полудню корабль шел четырнадцати узловым ходом, отставая от «Громобоя» приблизительно на два с половиной дня.
***
«Громобой» под острым углом уходил с торговой морской дороги. Море лучилось светом и, несмотря на мелкую зыбь, казалось спокойным. Однако к вечеру ветер стал крепчать, а на западе, у самого горизонта, появилось темное облачко.
– Капитан, – Старый поднялся ко мне на ют, – видишь вон-то облачко, оно предвещает ураган.
– Шутишь? От такого маленького облака вряд ли будет вред, – усомнился я.
– К утру, оно будет в полнеба! А к обеду только бог сможет положить наше судно под ветер!
– Тогда, Старый, командуй!
И квартирмейстер начал наводить порядок.
– Свистать всех наверх! – гаркнул он.
Тут же засвистела боцманская дудка и малочисленный экипаж корвета полез из кубрика на палубу.
– Слушай приказ, – уже спокойно сказал квартирмейстер. – Завтра, в обед, нас уже будет трепать сильнейший ураган. А так как нас мало, то аврал начинается прямо сейчас. Приказываю, всё, что может быть убрано в трюм с палубы, немедленно убрать; все тяжелые грузы в трюме и пушки на палубе принайтовать к бортам и балкам. Подвижный груз на корабле может нас перевернуть во время шторма. Когда закончите – займемся парусами.
Закончили работу к середине ночи. Старый распорядился накормить людей и дать им четыре часа сна.
В десять утра, когда экипаж полез на мачты убирать все верхние паруса, ветер стал шквалистым. Его порывы периодически кренили судно. А маленькое облако уже закрывало две трети неба. Выглядело оно темным и грозным, а внутри проблескивали молнии, и мы периодически слышали раскаты грома.
К полудню остались только нижние брамсели и то на них были взяты тройные рифы, что уменьшало площадь парусов примерно на треть. Фор-брамсель, парус на передней мачте, собирались оставить в качестве штормового, поэтому его укрепили дополнительными шкотами. Только на бизань-мачте стояли все паруса. Посовещавшись, решили не убирать их до последнего, так как они убирались прямо с палубы и не требовали подъема на мачту.
К двум часам дня стало темно, почти как ночью. Ветер пел и выл в снастях стоячего такелажа, а паруса рвал так, будто он встретил своих главных врагов.
Рулевой, наконец-то, положил корвет под ветер и матросы, отчаянно цепляясь за выбленки[3], полезли на грот-мачту убирать грот-брамсель, что являлось весьма опасной работенкой. Добравшись до рабочих мест, матросы привязывали себя к рее, балансируя ногами на канате, именуемом перт, на двенадцатиметровой высоте.
При таком урагане был велик шанс, что если тебя сдует, то ты не упадешь на палубу, а улетишь далеко за борт. И не факт, что тебе снова удастся оказаться на судне. Это означало верную гибель в ревущем море. А оно ревело, и волны, набегавшие в корму, разбивались об нее с оглушительным ударом, похожим на пушечный выстрел. То, что оставалось от волн, проносилось вдоль бортов, частично, обрушиваясь на палубу, и грозя смыть любого, кто зазевается и вовремя не вцепится во что-либо прочное. На каждой третьей волне нос, вместе с бушпритом, зарывался в пучину, а после тяжело выныривал, и вода потоками стекала обратно в море.