— Макс? — через силу сипит Газзи.
— Что, мой мальчик? — я из последних сил стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно.
— Где мы? Что происходит?
Мне не хочется говорить ему правду. Но пока я подыскиваю какую-нибудь правдоподобную ложь, реальность прорывается в его сознание, и он потрясенно на меня смотрит. Вижу, в глазах у него написано: «Школа». Единственное, что мне теперь остается, это утвердительно кивнуть. Он бессильно падает головой на плоскую железную койку. Его некогда пушистый белокурый хохол теперь похож на пыльный свалявшийся клок шерсти.
— Эй! — очнулся Тотал и робко и нелепо пытается негодовать. — Я требую адвоката!
Но это только слабая тень его всегдашней воинственности. Невысказанная тоска и боль — вот что звучит теперь в его голосе.
— Какой у нас теперь запасной вариант? План Б? Или В, или даже Я? — спрашивает Игги. Он, скорее, безжизненно шелестит, чем говорит. И я понимаю: он уже сдался, поставил на своей жизни крест. И теперь только ждет конца.
Откашливаюсь, прочищая горло и призывая на помощь жалкие остатки своего былого авторитета:
— Конечно, есть. План всегда есть. Во-первых, освободиться из этих ремней.
Чутье подсказывает мне, что Надж тоже очнулась, и я перевожу на нее взгляд. Ее большие карие глаза исполнены горечи. Сжав зубы, она из последних сил сдерживает дрожь. Здоровый фиолетовый синяк раскрасил ей щеку, а на руках просто нет живого места — сплошные следы побоев. Почему я всегда думала о ней как о ребенке? Как о Газзи или Ангеле. Почему она всегда была для меня «младшенькой»?
Она ЗНАЕТ, и это знание написано в ее глазах. Это от него она вдруг сразу на десять лет повзрослела.
Она знает, что мы кубарем летим в пропасть, что у меня нет никакого плана. И что у нас нет надежды.
Такая вот петрушка.
39
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем открылась дверь. Руки уже затекли и онемели, а ноги еще пока только покалывает горячими иголками.
С подносом в руках входит маленькая седая женщина в белом халате — чья-то бабка-злодейка.
Новые ароматы заглушают лабораторно-больничный запах хлорки.
Кабы только было возможно не дышать! Но благоухание бьет в нос, и от него никуда не деться.
Старушонка сладко улыбается и направляется прямиком к моей койке.
Макс, возьми себя в руки.
Не подумай, дорогой читатель, это не Голос — это я сама с собой разговариваю. Голос исчез после схватки в пустыне. Дезертир проклятый!
Стараюсь напустить на себя беспечный вид, подходящий четырнадцатилетнему подростку-мутанту, намертво прикрученному к железному топчану в адской садистской клинике.
— Классное изобретение, — спокойно отпускаю я ей. — Пытка домашними пирожками с яблоками. Это ты сама придумала? Премию тебе уже выписали?
Она заметно смущается, но очень старается скрыть свое замешательство:
— Мы просто думали, может, вы проголодались? Смотри, горяченькие, только-только из духовки.
Она слегка повела подносом из стороны в сторону. Понюхайте, мол, все, как сладко, ванилью и корицей, пахнут разложенные на подносе пирожки.
— Значит, психованные злобные генетики заделались заботливыми родственничками и решили поделиться с мутантами объедками с барского стола? Постыдились бы лучше!
Тетка, похоже, удивилась моему напору, а я чувствую, как от гнева кровь быстрее потекла у меня в жилах.
— Начислю вам, так и быть, очков за этот карцер. И за койку железную, и за ремни, которыми вы нас к ним прикрутили. Но с пирожками — уж не обессудьте — промашка у вас вышла. Придется очки с вас снять. Экзамен по принципам оптимального обращения с заложниками вы провалили.
Щеки ее покрываются красными пятнами, и она начинает пятиться к двери.
— Чтоб вам подавиться вашими чертовыми пирожками. И тебе, и всей вашей шайке. — С радостью чувствую, как крепчает у меня голос, как нарастают в нем ноты грозного негодования. — Что бы вы, изверги, для нас ни приготовили, давайте, действуйте. А то только время свое и наше понапрасну тратите.
Лицо у старухи вконец одеревенело, она развернулась и решительно двинулась к двери.
«Вот и план готов, — думаю я. — Они придут забирать нас отсюда, пусть даже на казнь. Тут-то и будет наш последний шанс врезать им напоследок».
Тетка уже почти скрылась за дверью, но вдруг встрепенулся Тотал:
— Эй, постой-постой, старая. Брось-ка мне парочку своих пирожков. Я не гордый.