— Все в порядке, Такаши, можешь идти, — послышался из-за спины японца женский голос. Японец поклонился и вышел, пропуская в двери очередного гостя. Вернее — гостью.
Глаза Наташи округлились.
— Ты?! — выдохнула она, с удивлением и ненавистью рассматривая виновницу своего появления в этом кошмарном месте. В японской военной форме (идеально подогнанной по ее стройной фигуре), с короткой стрижкой на европейский манер и в элегантных сапожках сейчас она мало напоминала черный призрак, возникший перед испуганной Наташей в дверях разгромленной лаборатории. И только глаза — по-азиатски узкие, по-европейски полные глубокой, насыщенной синевы, оставались пугающе узнаваемыми.
— Это я, — кивнула девушка, улыбаясь Наташе, словно хорошей подруге, — здравствуйте товарищ Севастьянова.
Тон, которым это было сказано, сочился радушием и доброжелательностью, но за ней и особенно за словом «товарищ» даже неискушенная в восточных играх словами Наталья, уловила скрытую насмешку. Что, впрочем, было вполне ожидаемо.
— Извини, что я так поздно, — девушка прошлась по комнате, — да, тесновато у тебя тут. Ну, ничего, это исправимо. Можно присесть? — она остановилась рядом с Наташей, глядя на нее сверху вниз. Русская девушка машинально кивнула, опасливо кутаясь в тонкое покрывало. Ее гостья беззаботно плюхнулась рядом на кровать.
— Поставь сюда, ага — девушка кивнула второму японцу, появившемуся в дверях. В руках он держал небольшой чемоданчик, который он поставил рядом с кроватью.
— А теперь — брысь отсюда! — она добавила несколько фраз на японском. Непрерывно кланяясь, прислужник исчез за дверью.
— Надоели уже, — доверительно произнесла она, оборачиваясь к Наташе, — ну что перекусим? Ты ведь еще не завтракала сегодня?
— Сутки не кормили, — неохотно кивнула та, невольно принюхиваясь к соблазнительным запах исходящим из-под крышек с блюдами.
— Стажеры, — снисходительно поморщилась девушка, — что с них взять. Ну, так что есть будешь? Тут правда японское все: сасими из тунца, мисосиру, суп со свининой, тофу, рис. Но, на голодный желудок сойдет, я думаю?
Говоря все это, девушка снимала с блюд крышки и аппетитные запахи, расходящиеся по комнате, заставили Наташу сглотнуть голодную слюну. Рядом с ней враг, она в логове врагов — но есть, несмотря на это, хотелось все сильнее. Опасливо косясь на гостью, Наташа подсела рядом и робко взяла с тарелки ломтик сасими.
— Ты же понимаешь, тут обслуга вся с деревни, привыкла по чашке риса в день есть.
Забыли только, что не все могут так жить. Хорошо, что я хоть поинтересовалась, заставила их принести тебе поесть.
— Спасибо, — Наташа проглотила кусок рыбы и настороженно покосилась на гостью, уминавшую суп, — не стоило так беспокоится.
— Ну как же, — девушка посмотрела на плененную докторшу широко распахнутыми глазами, — я, что для того, тебя от этого вашего сбрендившего комиссара спасала, чтобы ты тут от голода умерла? Давай ешь.
Формально, конечно, она была права — как не крути, если бы не эта фурия в черном, Борсоев застрелил бы Наташу. Вот только в благородстве помыслов своей спасительницы молодая докторша сильно сомневалась. В памяти всплывали отрывочные, бессвязные воспоминания о пути по КВЖД из Читы в Харбин. Впервые после бункера Наталья очнулась на лежанке в купе, где слышался мерный стук колес, а под потолком мерцала тусклая лампочка. В ее свете Наташа увидела девушку в черном костюме, рассеяно пролистывающую ее офицерскую книжку. Увидев, что пленница проснулась она гибким, упругим движением поднялась на ноги и шагнула вперед, доставая откуда-то шприц с прозрачной зеленоватой жидкостью. Наташа пыталась отбиться, но ее сопротивление было пресечено ударом по болевым точкам. Тут же она почувствовала резкую боль в бедре и ее сознание вновь заволокло тьмой. Такое повторялось три раза — два в поезде и один уже в автомобиле, на заднем сиденье которого, словно куль с мукой, валялась обессиленная Наташа. Последнее, что она увидела — огромный забор с колючей проволокой, окруженный глубоким рвом. Из раскрывшихся ворот навстречу им уже выбегали японские часовые, но далее Наташа не успела рассмотреть — сидевшая рядом стражница увидела, что пленница очнулась и вновь достала шприц. Очнулась Наташа уже в камере. Сейчас же в ее мыслях царила полная невнятица — что может означать такое пристальное внимание к ней? Зачем она понадобилась этой странной женщине?
Та, тем временем, откупорила бутылку, разливая по чашкам прозрачную жидкость.
— Давай за знакомство, — предложила она, — как тебя зовут я уже знаю. А меня зовут Илта, Илта Сато. Ты надеюсь не в обиде, что я была…немного неласкова с тобой, когда доставила сюда? Если в обиде, так и скажи.
— Разве я могу обижаться? — невольно усмехнулась Наташа.
— Да как тебе сказать, — пожала плечами Илта, закусывая креветкой в кляре, — обижаться можно, но не нужно. Я ведь, в конце концов, тебе жизнь спасла, ты забыла?
— Не забыла, — кивнула Наташа.
— Думаешь, зачем я это сделала? — прозорливо предположила девушка, — и не будет ли тебе от этого хуже? Верно?
— Верно.
— Много думаешь, — убежденно произнесла девушка, — это вредно. Что с тобой будет я и так скажу — ты умрешь, — она посмотрела в разом расширившиеся голубые глаза и рассмеялась, — как и я. Мы все умрем, чтобы ты знала, не думай много о том, что будет дальше. Живи сегодняшним днем — он у тебя не самый плохой.
Наташа покрутила головой и почти машинально проглотила саке.
— Я же тоже могу на тебя обижаться, — продолжала девушка, — ты же с НКВД, как я понимаю? Не отнекивайся, я листала твои документы. Мою мать забрали, когда в Забайкалье «финских фашистов» ловили. Не слышала про таких? В тридцать втором это было. Мать у меня финка, с шведскми корнями, еще при царе ее семья сюда переселилась из Выборгской губернии. Тогда ведь много финнов уезжало — кто в Штаты, кто в Канаду, а кто и в Сибирь ехал. Ну, вот и в Забайкалье человек триста переехало. Тут когда Гражданская шла, японцы стояли ну и был там такой — Сато Танаки, капитан, из старинного самурайского рода. Мать красавица была — блондинка, глаза голубые, ну он и взял в любовницы. Говорил, что влюбился, что женится и увезет в Японию. Может, врал, а может и нет — сейчас не разберешь. Убили ведь его — даже не красноармейцы, «партизаны», бандиты, шваль краснопузая. Их-то потом семеновцы с японцами нашли — мало никому не показалось, да отца уже не вернуть. На мать конечно всем плевать — кто там знал, что ей обещал Танаки, кому она нужна? А через полгода японцы ушли из Забайкалья и Семенов ушел тоже. Мать осталась, а потом и я родилась. Радостно не жили, но хоть как-то выживали, до тех пор, пока Усатый не решил по всей стране фашистов ловить. Долго не церемонились — всехместных финнов обвинили в связях с финской разведкой, а мать так еще и с японской — хоть она с двадцатого ни разу в глаза живого японца не видала. Задержали, а потом говорят и расстреляли в овраге. НКВД расстреляло. Такие вот дела, Наташа, а ты говоришь обижаться. Уж как меня ваши обидели — извини, врагу не пожелаю. А я вот на тебя не обижаюсь, выпиваю даже. Давай еще по одной!