Процесс психоанализа занял от силы секунд пятнадцать-двадцать, не больше. Всё это время я стоял, как истукан, и с глупым видом пялился на немца. Видимо, баронская натура не привыкла к такой реакции, лицо нациста перекосила злобная гримаса:
— Вставай, русиш партизанен! Юбельрихенд шайзе! — В воздухе коротко свистнул кавалерийский стек, и в следующий миг щека вспыхнула от резкой боли. — Барон Отто Ульрих фон Валленштайн заставит тебя слушаться, унрайнлих швайне!
И снова свист воздуха, и опять обжигающий удар, но уже по другой щеке. Я зашипел, дёрнулся, а в голове будто рубильник щёлкнул: я вспомнил лес, записную книжку из коробочки, где этот Валленштайн писал мелким, как бисер, почерком.
Так вот что со мной произошло: я каким-то образом оказался в двадцатом веке и попал в лапы к этому немцу! Но откуда тогда взялась кружка с водой и горбушка хлеба, и почему так странно менялась плотность стен? А если я попал не в лапы к немцу, а в голову?
Точно!
Всё сразу встало на свои места: и непонятная материализация предметов из воздуха, и моя реакция на ментальные установки. Получается, каким-то загадочным образом моё сознание отделилось от непонятно где сейчас находящегося физического тела и столкнулось с сознанием Валленштайна. Поскольку из его дневника я узнал, что он был эсэсовцем, то мой разум сразу представил барона в виде Штирлица.
Ну что ж, вполне объяснимо, ведь Отто не удосужился оставить автопортрет на страницах записной книжки, а потому я не мог знать, как на самом деле он выглядел.
Ну, хоть что-то стало понятно. Ещё бы выяснить, где находится моё тело. Хотя, чего там выяснять? В лесу, наверное, возле костра сидит, смотрит на огонь пустыми глазами… или лежит без сознания, ведь оно, сознание, на десятки лет назад перенеслось.
Так! Надо срочно выбираться отсюда, а то утром ребята проснутся, станут меня будить и не добудятся. Ладно, если в больницу отвезут, а вдруг подумают, что я того — коньки отбросил?
У меня волосы на голове зашевелились, как только я представил, что меня живым похоронят. Ну уж нет! Хрен вам немцы и другие товарищи! Грач так просто не сдаётся!
Два года назад я увлёкся йогой… До этого-то я фехтованием занимался. Начитался в детстве книжек про мушкетёров, вот и решил на самом деле попробовать: какого это шпагой махать. Ничего так. Прикольное занятие. Потом, в старших классах, ребята меня затащили в пейнтбольный клуб попробовать. Понравилось, но фехтовать не бросил. Так и совмещал стрелялки с рыцарскими поединками до конца школы. А в универе захотелось экзотики. Долгие занятия йогой и общение по скайпу с всемирно известным гуру медитации многому меня научили. Кто мне сейчас мешает применить полученные навыки?
Всё это время немец орал, брызгая слюной и размахивая стеком у меня перед лицом. Привык, сволочь фашистская, что перед ним все кланяются, вот и от меня хотел того же. Не дождёшься!
Я отхаркнулся, плюнул эсэсовцу под ноги и добавил несколько обидных слов на чистом немецком. Как он заверещал… свинья, завидев нож, и то тише визжит. А я нагло так ухмыльнулся и выдал пару лингвистических конструкций о нём и его родне на русском матерном и снова плюнул, но уже не под ноги, а в лицо. Да простит меня Вячеслав Васильевич, но так мне захотелось отомстить этой мрази за годы проклятой войны… Не удержался.
Барон сразу перестал орать, замахнулся стеком, потом вдруг отшвырнул его в угол и выхватил «люгер». В каменном мешке загрохотали выстрелы, запахло сгоревшим порохом, и я увидел, как из факелов дульного пламени одна за другой вылетели несколько пуль.
Происходящее сильно напомнило игру «Макс Пейн» в режиме буллет тайм: те же заторможенные враги и я такой супермачо, успевающий расстрелять обойму до того, как их смертельные гостинцы долетят до меня. Только есть здесь одна неувязочка: наци с оружием, а я нет. Ну и ладно, у Нео получилось пули силой мысли остановить, а я хуже, что ли?
Но мне не удалось повторить подвиг Избранного. Раскалённый свинец жиганул грудь злобными оводами, на рубашке мгновенно распустились красные маки, с каждой секундой всё больше наливаясь алым.
«Всё не так, как кажется… всё не так…», — повторял я, как заклинание, чувствуя острую боль, нарастающее головокружение и слабость в ногах. Я боролся с собой: мозг упорно не хотел верить моим установкам, впитывая каждым нейроном бегущие по нервам сигналы.
Лицо барона исказила злобная гримаса. Он снова поднял пистолет.
Грохот выстрела и удивлённый крик Валленштайна слились воедино. Ещё бы! Не каждый день такое увидишь. На глазах у изумлённого фашиста пуля отскочила от меня, как бумажный шарик от стенки, звякнула о камни пола и закатилась за ножку стола. Следом за ней и первые девятиграммовые кусочки металла упали к моим ногам.
Ну, держись, гнида нацистская! Не зря я часами просиживал за «Мортал комбат» заставляя жалобно скрипеть заюзанный джойстик. Щас ты у меня за всё огребёшь, сволочь!
Я метнулся к остолбеневшему фрицу. Пара приёмов в стиле Брюса Ли — и вот он уже на полу, смотрит потускневшими глазами в потолок.
— Ки-й-а! — крикнул я и, крутанув вертушку «а-ля Ван Дамм», врезал ногой по двери. Раздался глухой удар, несколько мгновений железная преграда стояла на месте, а потом со скрипом повалилась в коридор и с грохотом рухнула на пол. Облака сероватой пыли покатились в стороны, огромная туча влетела в камеру, запорошила глаза и крепко схватила за горло костлявой рукой удушья.
Хоркая, как сайгак во время гона, я наклонился к немцу, схватил за сапог и потащил к проступившему из белесой мути топчану.
Пока тащил, сформировал мыслеформу, сконцентрировался и послал ментальный приказ в центр лежанки. Деревянная кровать с треском переломилась и через доли секунды превратилась в труху. Из кучки тлена с железным лязгом и грохотом мгновенно собралась стальная койка с полированными набалдашниками стоек и ровными рядами толстых прутьев в изголовье.
Сначала голова и грудь барона оказались на лежанке, чуть позже он целиком растянулся на заскрипевшей под ним сетке. Ещё одно мысленное усилие, и я пристегнул его руки к спинке возникшими из воздуха наручниками.
— Ну, вот и всё, хер барон, отдыхай, а мне пора домой возвращаться, — сказал я и шагнул к выбитой двери. Но стоило мне переступить порог, как пол под ногами затрясся, перед глазами всё побелело, и я вновь ощутил себя летящим в пропасть.
Я очнулся от резких ударов по щекам. В носу щипало от смеси запахов сгоревшего пороха, строительной пыли, формалина и каких-то медикаментов. В горле запершило. Я закашлялся. Передо мной замаячила расплывчатая тень и спросила по-немецки:
— Всё в порядке, господин барон? — Я кивнул, дескать, да, в порядке. — Ну и напугали вы меня. Я уж думал: не очнётесь, хотел бежать за помощью.
Зрение постепенно возвращалось в норму. Тень обрела резкость, цвет и превратилась в полноватого человека примерно пятидесяти лет, среднего роста, с русыми волосами, вытянутым, будто удивлённым, лицом, приплюснутым носом и с печальными, как у сенбернара, глазами. Сходства добавляли отвисшие щёки и красные полоски чуть вывернутых нижних век. Серая форма сидела мешком и выглядела изрядно поношенной.
«Гауптман, — подумал я, заметив на плечах незнакомца погоны с серебряным кантом и двумя продольно расположенными четырёхлучевыми звёздами. — А ему здесь чего надо и почему он ко мне обращается: господин барон?»
— Кто вы? — спросил я, приподнимаясь на локте.
— Хорошо вас приложило, герр Валленштайн, — гауптман взял меня под мышки, — это же я — Фридрих Мейнер — ваш ассистент.
Я поднялся с его помощью. Пока вставал, увидел, что вместо рубища на мне лабораторный халат, из-под которого выглядывают заправленные в сапоги чёрные галифе, задравшийся рукав оголил обшлаг мундира.