На базе, в Мурманске, замполит спросил Ганыкина:
— Тебе не стыдно?
Он ответил:
— Стыдно. — Он подумал, что замполит имеет в виду фотографию.
Но замполит сказал:
— Еще бы не стыдно! Коммунисты там, где трудно, а ты до сих пор не в партии.
Вечером в клубе его приняли кандидатом в члены партии.
Он всегда жил так, как хотел. А разве много людей живет так, как хочется? Он рисовал силуэт судна с открытой палубой и надстройками на корме. Фотографию этого судна он видел в министерстве. Он написал на борту: «Терек» — и выключил настольный свет. Потом он постоял в балконных дверях. От горизонта, расширяясь к берегу, пролегала полоса лунного света. Свет рассеивался по краям, и сизая мгла лежала над морем. В общем-то, он не любил море. Море — это работа: обязательства, планы улова, груды рыбы на палубе и в трюме, сырой, гнилостный запах рыбьей крови. Он не любил моря, но не мог бы без моря жить. Мечты, о которой он боялся сказать даже матери, больше не было: во внутреннем кармане пиджака лежал приказ о назначении его капитаном «Терека». Это сухогрузное судно водоизмещением в девять тысяч тонн было в три раза больше «Веги».
Он прислушался. В ванной комнате время от времени возникал тугой, всасывающий звук. Он прошел гостиную и спальню. Вода в ванне налилась до краев и выливалась через предохранительное отверстие. Он закрутил кран. Вода была прохладной. Он лежал в ванне, пока не замерз, и слышал гулкие удары сердца. Раньше ему случалось выпить много больше, а сердца он не слышал.
Он лег в постель и заснул, как только согрелся.
Он проснулся на рассвете. Рядом стояла пустая кровать. Он редко просыпался на берегу один. Он провел рукой по холодному шелковому покрывалу. В прозрачном воздухе гостиной предметы казались невесомыми. Его тревожила чуткая к звукам пустота огромного номера. Беспокойство росло. В ванной горел свет и лилась вода. Он хорошо помнил, что закручивал кран, но не помнил, погасил ли свет. Ковер щекотал босые ноги. Он прошел по холодным плитам ванной. Из неплотно закрытого крана тонкой струйкой лилась вода. Он прошел в гостиную. В зеркале виден был рассеянный свет солнца над светло-зеленой водой. Босые ноги обжег холодный бетон мокрого от росы балкона. Набережная была пуста. За мостом стоял газетный киоск. Киоск был закрыт. Надо было как-то дожить до шести часов вечера, а вчера он не знал, захочет ли еще раз видеть Лору.
Он проспал с перерывами до десяти часов утра. Каждый раз, когда он просыпался, в гостиной прибавлялось солнца. Солнце просвечивало сквозь зашторенное окно спальни, и под одеялом стало жарко.
Он позавтракал в номере. Официант в белой, не очень чистой куртке вкатил в гостиную трехэтажную тележку с подносами. Он накрыл салфеткой круглый стол. Дмитрий Сергеевич спросил:
— Как теперь ездят на «Золотой берег»?
Официант ответил:
— Так же, как всегда: теплоходом, автобусом, можно вызвать такси.
— Всегда ездили на извозчиках, — сказал Дмитрий Сергеевич.
— При царе Горохе ходили даже пешком, — ответил официант. Он оставил завтрак и вышел из номера, катя впереди тележку. (В гостиницах «Интурист» очень грамотные официанты.)
Он вышел в одиннадцать часов и прошел набережную от гостиницы до Гавани. Из прилегающих улиц выходили пляжники и шли в одном направлении с ним. На открытом пирсе казалось не так жарко. Зеленые водоросли едва шевелились на стенке, такой спокойной была вода. Он прошел на переполненный теплоход последним, и за ним сразу убрали узкие сходни. На пирсе осталась большая толпа ждать следующий теплоход. Он уже подходил, застопорив машину.
Матрос с морщинистой, как у черепахи, шеей, в стиранной и перестиранной тельняшке, под которой выпирали ключицы, покосился на Дмитрия Сергеевича и длинно сплюнул за борт. А Дмитрий Сергеевич, наоборот, пристально вглядывался в него. Он когда-то знал в лицо всех рыбаков и каботажников. Матрос, расталкивая пассажиров, ушел в шкиперскую рубку. В зелени берегов, между зубчатых вершин кипарисов, стояли дачи и санатории, в большинстве белые. Над ними поднимались склоны гор. Теплоход шел вблизи берега, и везде на прибрежной гальке под отвесными скалами загорали пляжники. Странно было знать, что в городах, из которых они приехали, людей не стало меньше. За скалой, которая торчала из воды, начинался «Золотой берег» — широкая полоса мелкой прибрежной гальки, голая и жаркая, как пустыня. Сколько бы ни было на пляже людей, он всегда оставался просторным. По крайней мере, он оставался таким в его памяти. Теплоход обогнул скалу и пошел к берегу, и навстречу ему накатывались волны зноя и человеческих голосов. Теплоход шел до Алупки, но почти все пассажиры сошли на «Золотом берегу». Матрос, убирая сходни, сказал Дмитрию Сергеевичу: