Под лунным грустным светом, как и вчера, проступали буквы. Я взялась за ручку с твёрдым намерением ослепнуть, но записать в этот раз побольше, чтобы завтра, в отсутствие капитана переписать всё начисто. Луна неторопливо ползла по небосводу, и я металась по квартире, едва буквы начинали исчезать в отсутствие своего волшебного фонарика – в поисках окна, с которого ещё можно было бы увидеть жёлтое светило.
Бабушкин дневник. Запись 2
Как будто не было до этого вечера ничего: ни приговора Беленуса, ни скитаний, ни пережитых судеб в обликах смертных… Как и предсказывала бабушка, удел мой оказался жалким: жить без любви я не научилась. Любовь – страсть – расставание – боль – Эмайн-Аблаховский сон – вот шаги моего существования, столетие за столетием. Чем сильнее страсть, тем острее боль и дольше забытье. Последнее – попытка успокоиться и родиться заново, назло проклятию…
Я готова отдать это все ради Вашего голоса и сдержанных пассов руками: Вы воздвигаете в воздухе картины баталий, о которых я вежливо поинтересовалась, чтобы поддержать разговор. Вы были среди воинов Ричарда Первого и гордитесь его победой у Акры, как своей собственной (охотно верю в Вашу роль), и сожалеете, что отсутствовали при осаде Шалю-Шаброля, Вы способствовали, будучи немного старше и мудрее, перемирию Йорков и Ланкастеров; вступали первым с Колумбом на новую землю; были на парижских баррикадах; стояли гордо рядом с российским царем, победившим Буонапарта (Ах, почему мы не встретились в то великое время, ведь я была совсем рядом, по ту сторону?!); помогали братьям Люмьер проявлять на пленке изображение суетливых рабочих…
Я слышу и не слышу рассказ, вижу и не вижу полупрозрачные цветные миражи – со мной только Ваш голос и Ваши жесты.
Моя левая рука непроизвольно поглаживает мех белого пледа, полунаброшенного на кресло и свисающего углом на подлокотнике, пальцы ласкают эту нежность, погружая в нее свое набирающее силу желтоватое свечение, а когда я судорожно сжимаю мех, Вы рассеянно прикасаетесь то к волосам, поправляя их, то к груди, плечам. Увлекшись собственными воспоминаниями, Вы не замечаете моей непроизвольной магии – а я и не колдую, только нахожусь в предвкушении шутки, которую собираюсь сыграть с Вами, мой Светлый Маг…
Или это не я, а уже Вы потешаетесь надо мной?
Кажется, я безбожно пьяна, словно беспечный дегустатор на выставке винных шедевров: в моем хрустальном бокале на сей раз оказывается послевинный дижестив – чайного цвета мадера и, не удивлюсь, если спустя минуту повеет тонким ароматом лимонной корки, корицы, гвоздики и аниса. Мое желание способно согреть винную жидкость до жара глинтвейна. Опасно – выдержит ли нежный хрусталь? Постукиваю легко ногтем по стеклу, превращая его в ртутного вида серебро. А Вы даже не улыбаетесь, снова пропускаете мою шалость. Как долго можно быть таким занудой?
Губы мои пустынно сухи; делаю крохотный глоток и, не отнимая кубка, провожу полуоткрытыми горячими губами по прохладной серебряной поверхности – Вы с недоумением убираете несуществующую паутину с лица, отвлекаетесь от рассказа. Фата-моргана замирает в пространстве над столом, и Вы смотрите на меня. Я опускаю сосуд и киваю, моя улыбка тонка:
– Рассказывайте, пожалуйста, это очень интересно…
Вы поворачиваетесь к миражу – история возобновляется, а я снова пытаюсь унять дрожь в пальцах и кусаю губы. Чтобы я не запомнила, хотя бы поняла всё, сказанное Вами, нужно было бы повторить с самого начала: Кипр с Ричардом Первым, Акра, Шалю-Шаброль, свадьба Йорков и Ланкастеров…
Что-то неумолимое заставляет меня переключиться на второстепенную мысль, прислушаться к другому голосу, настойчивому и беспокойному.
– Ты все запомнила, дорогая?.. – из далекого пятьсот двадцать какого-то года до Рождества Учителя, к моему вниманию пытается достучаться мама. (О, Хронос! Я давно забыла этот вечер. Неужели он был?)
Эпилог. Узелок развяжется, узелок завяжется…
Согласно всем законам жанра, я должна была сегодня встать с восходом солнца и навести порядок в холостяцком замке моего спасителя. Но мы же ведь необычные принцессы, правда? Уснув лишь по утро, я благополучно проспала до двенадцати, и даже проснувшись, не торопилась покидать постель, пытаясь привести все свои ночные мысли к общему знаменателю и настроиться на день, который наверняка принесёт с собой лавину проблем.