Я и раньше подозревала, что отклонения в этом мужчине были больше связаны с женским удовольствием, нежели с его собственным. Теперь же я поняла, что в его памяти навсегда остался тот день, когда он впервые увидел, как высоко может вознестись женщина.
— А потом?
— Как я уже говорил, это всегда было похоже на практику. Встретив тебя, я понял, почему. Но с тобой мои желания усилились, я испугался, что боль меня привлекает в каком-то другом смысле. Может быть, потому, что я сам вытерпел так много боли. Может быть, потому, что я хотел контролировать её, как и спиртное, ограничивая каждую дозу. Я приходил в ужас от мысли, что могу тебя отпугнуть — или потерять контроль и как-то тебе навредить.
Но я давила на него всё время. Я сильно об этом пожалела.
— Значит, я подталкивала тебя к тому, что тебя тяготило.
Он решительно покачал головой.
— Когда эти желания возникают у такой, как ты… то, что я с тобой делал, я не воспринимал, как нечто грязное. Ты делала это… чистым. Оказавшись в том клубе, я тоже почувствовал надежду.
Наверное, ему показалось, что он меня не убедил, поэтому он добавил:
— Я оказался прав. В ту ночь в клубе ты выглядела так, словно оказалась в раю, и я знал, что ты — моя.
Я вспомнила, как блестели его глаза, когда он прижимался лбом к моему плечу. Он сказал, что я создана для него.
— По дороге домой ты вцепилась в мои волосы своими маленькими пальчиками и дрожала, прижавшись ко мне. Ты вздохнула так, словно любила меня. — Он впился в меня взглядом. — Ради этого я пойду на всё.
Увидев, что может сделать с женщиной страсть к боли, он запомнил это чувство. Этот мужчина лишь желал свести меня с ума, подняв к новым высотам.
А значит, я не сделала ему больно!
И он действительно со мной общался.
Правда, когда я почти уверилась, что мы с этим справимся, его взгляд вдруг помрачнел.
— Но ты ведь была не моей, да?
— Была. И есть! — я раздражённо фыркнула. — Ты представляешь, каково это — любить каждую твою грань, которую ты позволяешь мне видеть — даже понимая, что больше ты не покажешь мне ничего?
— Любить? — Его кадык дёрнулся.
— Да, Севастьян. Я готова работать над нашими отношениями, если ты тоже готов. Если ты и дальше будешь со мной говорить, то, полагаю, мы справимся с чем угодно.
Он подозрительно на меня посмотрел, словно не в силах понять такой поворот событий.
— Ты даёшь мне ещё один шанс?
— Если и ты дашь мне ещё один. Как ты и сказал, я должна научиться терпению.
Он придвинулся ближе.
— Я знаю, что не такой, как надо. Но если поможешь мне, я смогу стать лучше. Я хочу этого. Натали, пойми: я… прошу.
Я уже тянулась к нему. Когда он усадил меня верхом на колени, я обняла его за шею.
Его тело, прижатое к моему, содрогнулось, будто сбросив с себя тяжёлый груз — словно какой-то перетруженный мускул наконец-то расслабился.
Я прошептала:
— Ты меня впустил. — Он смог только кивнуть.
— Пожалуйста, не закрывайся от меня снова. Пока ты будешь со мной говорить, я никогда от тебя не уйду.
— Я сделаю все, что нужно.
Казалось, он держал меня так несколько часов.
— Севастьян, что будет дальше?
Голосом хриплым от волнения, он сказал:
— Дальше мы вернёмся домой.
Эпилог
Москва-река уже почти замёрзла.
Из павильона я наблюдала за выдрами, которые резвились на островках льда. Я увидела горностая, несколько зайцев и полярную сову. Все они прекрасно существовали при такой вот температуре воздуха — промозглая сырость здесь кусалась даже сильнее, чем в Небраске.
Павильон был одним из моих любимых мест в усадьбе. Я приходила сюда всегда, когда Севастьян работал.
Вся Берёзка уже была покрыта девственно чистым снегом. И это помогало мне забыть смертельную схватку у лодочного домика и войну за власть, разразившуюся на этой земле.
Преждевременную смерть Пахана.
Эта белизна напомнила мне, что раны всё равно заживают.
Хотя у Пахана была красивая могила — расчищенное место на вершине холма в окружении стройных берёз — близость к нему я ощущала именно здесь.
На его похоронах присутствовало много любивших его людей.