Питер тянется за книгой, однако она держит её вне его досягаемости. — Это либо издёвка, либо какое-то помешательство? Не могу сказать.
— В последнее время ты ведёшь себя странно.
— Тогда помешательство, — Питер хватает пачку чипсов и вскрывает её лишь чем-то занять свои руки. — И вообще что значит «странно»?
— Всё просто, нервозность. Ты просидел за столом добрых пятнадцать минут, глядя на плакат о десятичной системе Дьюи.
— Мне нравится десятичная система Дьюи, — говорит он и морщится.
— Мне всё равно, Питер. Я просто хочу убедиться, что тебя не заменил человек из капсулы.
— Что?
— Люди из капсулы не могут соревноваться в десятиборье. — Она опирается рукой о дальнюю стену и наклоняется, глядя ему в глаза. Питер пытается откинуться назад, но там нет места; этот угол библиотеки не был предназначен для людей, не для двух уж тем более. — Так скажи мне: ты человек?
Питер закрывает глаза, считывая каждый вдох, а когда это не помогает, что-то тихо мямлит.
— Что?
— Э… — Питер прижимает руку к груди. — Это слишком мал…
— Вот дерьмо, — она тут же выходит из его личного пространства. — Я могу как-то помочь?
Питер отрицательно качает головой. А его нижняя часть тела словно статична. Это похоже на вкалывание иголок, как если бы кто-то лёг на него сверху, и одна половина его тела заснула. — Пространство, — цедил он сквозь зубы.
А потом ЭмДжей уходит, исчезает за углом среди окружающих книжных полок. Питер знает, что она там, за стеной из книжных корешков, но он слишком занят, втягивая горячий воздух, чтобы обращать на это внимание.
Паника отступает довольно быстро. Питер хватается за футболку. Затхлый рециркулированный воздух библиотеки в его лёгких не похож на цементную пыль, речную воду или кровь. Он вдыхает, выдыхает и вдыхает, пока пальцы не перестают неметь, а сердце, кажется, готовым выпрыгнуть из грудной клетки.
Когда дыхание Питера выравнивается, ЭмДжей вытаскивает разделяющий их толстый словарь.
— Я не знала, что у тебя клаустрофобия.
Питер проводит пальцами по грубой материи подушки и говорит: — Я тоже.
***
мальчик-Жук (2:41): Что Вы делаете, когда не можете спать
Я не обычная мама, я классная мама (2:43): построй что-нибудь.
мальчик-Жук (2:43): а если конкретнее, что, например???
Я не обычная мама, я классная мама (2:44): что-то полезное.
— Очень конкретно, — цедит Питер в подушку. Он перестаёт спать, выскальзывает из постели и набрасывает грубый дизайн. Когда он остаётся доволен им, то вытаскивает коробки с разными технологиями (утроенными с тех пор, как он встретил Тони, любящего бросаться в него вещами, дабы увидеть реакцию) и начинает воплощать его в жизнь.
Часы тают. Его пальцы жжёт знакомым образом, и волны поднимающегося беспокойства исчезают.
мальчик-Жук (4:58): Вы были правы.
Я не обычная мама, я классная мама (5:03): А разве я когда-то не был?
Я не обычная мама, я классная мама (5:04): как идут дела с роботом?
мальчик-Жук (5:04): нужно ещё доработать, ИДК.
мальчик-Жук (5:05): [Фото]
Я не обычная мама, я классная мама (5:05): неплохо.
***
Питер проскальзывает в окно сразу после полуночи. Мэй не установила строгий комендантский час, так как не хотела, чтобы Питер чувствовал, будто он лжёт ей за её же спиной, особенно теперь, когда она знает, что он это сделает, если ему придётся. Да, она хочет знать, когда он вернётся домой, вернётся ли и есть ли раны. Он знает, она предпочитает, чтобы он возвращался до часа ночи.
Знает также, как и то, что скрывает от неё намного больше, чем ей хотелось бы. Особенно травмы. И он думает, она знает об этом. Исцеляющий фактор лишь ускоряет процесс, не более.
Питер не снимает костюм Паука. Он натягивает поверх костюма толстовку с капюшоном, обхватывает пальцами слишком длинные рукава и направляется на кухню. Питер чувствует себя беспомощным и усталым — по-настоящему усталым, и это причиняет ему боль, лишь разгоняя сон. Прошёл всего год с тех пор, как он стал Человеком-пауком — ему казалось, что больше. Иногда ему хочется спросить Тони, чувствует ли он то же самое, чувствует ли вместо десяти лет пятьдесят, но не может.
Гостиная освещена одинокой лампой и светящимися часами на духовке. Мэй прислоняется к стойке с кружкой чая в руке и спокойно за ним наблюдает.
Питер садится на кухонную стойку рядом, и их плечи соприкасаются. — Привет, — говорит он почти шёпотом и крадёт у неё чай, делая большой глоток.
— Привет, — отвечает она так же тихо. — Голоден?
Питер отрицательно качает головой и допивает, тогда Мэй наливает ему уже стакан воды.
— Ты даже сэндвич не хочешь?
Парень снова качает головой и закутывается в толстовку посильнее, и Мэй потирает его руку. Он наклоняется к ней, и она заключает его в объятия, чувствует, как лицо его морщится, а дыхание становится поверхностным. И лишь крепче прижимает к себе, тогда, как Питер жмётся, как и в детстве.
— С тобой всё в порядке. В порядке, Пит. — Когда он достаточно успокаивается, чтобы отодвинуться от неё, и потирает рукавом лицо, она спрашивает: — Что случилось?
Питер бросает взгляд на часы с подсветкой: 00:49. — В том-то и дело, что ничего необычного не произошло. Я просто чувствую себя странно.
— Странно?
Питер машет рукой в воздухе, пытаясь подобрать слова. Всё, что у него осталось — это мысль, всю ночь вертевшаяся в голове: «это было обветшалое и прогнившее насквозь здание, тогда я смотрел на него и думал: оно может рухнуть при малейшем ветерке». И Питер, показывая на крышу над их головами, говорит. — Даже эта квартира может легко разрушиться.
Мэй потирает руку. — Здания не просто так рушатся, Питер. Что-то случилось?
Питер качает головой. Он никогда не вдавался в подробности — по крайней мере, не в личные. Он ничего не говорит ни ей, ни Неду. Он не говорит о том, как его кости превратились в жидкость на вершине монумента Вашингтона, на угнанном самолёте и на сломанном мосту. Как он карабкается по стенам, и из-за высоты у него сводит желудок, а ладони потеют.
Он не может рассказать ей о вспышке света, когда кулак врезается ему в челюсть, или о давлении металлических когтей на грудь, или о знакомом запахе крови, речной воды и пота. Он не рассказывает им о пронизывающем его ужасе, когда он оказался в ловушке под разрушенным зданием, зная, что никто не придёт и не спасёт его; о том, что он чувствовал, когда его кости были втоптаны во влажный цемент; как он чувствовал себя маленьким и ничтожным, и как его мысли всё продолжали и продолжали возвращаться к зданию — ржавому металлу, длинным гвоздям, достаточно прочным, чтобы торчать сквозь цемент — и как это могло бы пронзить его, двигайся он неправильно.
Питер не боится быть Человеком-пауком. С ним и Карен, звучащей в его ухе, он чувствует себя сильнее и полным адреналина.
Это Питер Паркер не может избавиться от этих навязчивых мыслей. Это Питер Паркер сидит в классе и думает о домашнем задании, о «Звёздных Войнах», а потом и о речной воде в лёгких, когда он тонет, как камень, о том, как умрёт, не вернись сейчас на поверхность. Это Питер Паркер, жующий бутерброд, слушающий вялую перебранку Неда и ЭмДжей и вспоминающий тяжесть обломков, навалившихся на него сверху, оглушительный грохот разрушающихся бетонных конструкций и взрывной удар самолёта о песчаный пляж.