– Ладно. С этим тоже будем бороться. Пока что садись за стол.
Киваю, сажусь. Дарий с видом хозяюшки достает из шкафчиков всё новые и новые тарелки с различными печеньем, сдобой и конфетами. Честно говоря, тут всего столько, что им одним можно наесться. Видимо, блондин предусматривает то, что его собеседник может любить разные сладости, и желает быть во всеоружии. Ну, или он просто сладкоежка.
Пока я думала, блондин сделал мне чай, а себе и Стасу – кофе, и теперь оба сидели передо мной и просто на меня смотрели. Сперва я к этому нормально отнеслась. Потом стала нервничать, потом заёрзала, а после и вовсе подхватилась с места и отошла к окну, чтобы не видеть этих взглядов.
– Кира, – донёсся до меня голос блондина. А мне уже и самой стыдно было за то, что не смогла просто выдержать взгляд. – Ну почему ты так нервничаешь? Зачем ты окружаешь себя таким коконом вранья, что даже обычный взгляд выводит тебя из равновесия?
– Я не… – пытаюсь возразить, но Дарий перебивает, подходя ко мне и усаживая обратно за стол.
– Чем меньше ты смотришь на собеседника, тем сильнее вероятность, что у него возникнут сомнения в твоей честности. Чем сильнее ты нервничаешь, тем меньше тебе доверяют. И наоборот, если ты совершенно спокойна, но не до такой степени, как Стас, тебе будут верить, что бы ты ни несла. Понимаешь?
Киваю. Нам на психологии это рассказывали.
– Да ничего ты не понимаешь. Вот киваешь сейчас сидишь, как болванчик, повторить мне мои слова можешь один в один, объяснить, почему так, а не пользуешься этим. А сказать тебе, почему? Потому что ты себя перекроить пытаешься. Ты стесняешься себя. Своего прошлого. Не такая, как надо, не такая, как окружающие хотят. Скажи мне, старая Кира бы смутилась просто от того, что на неё смотрят? Не пристально, не зло, просто смотрят и всё?
– Нет, – почти шепчу. Я не верю. Я сделала правильно, когда изменилась.
– Громче, – потребовал блондин.
– Нет, она бы не смутилась. Но старая Кира была неправильной, – Дарий ухмыляется, – да, я слово в слово повторила то, что ты сказал, но это так. За твои слова, да за один взгляд она бы тебя ударила. Старая Кира была плохой.
Я замолчала, потому что фраза прозвучала так по-детски, что я сама это понимаю.
– Кир, а, Кир. Ты животных любишь? – Такая смена темы меня удивила, но я всё же кивнула. – А голову открутить у тех, кто их в клетки сажает, хочешь?
Снова киваю. Ничего с собой не могу поделать, но в последнее время почему-то я в зоопарке плачу. Это глупо, но мне до слёз жалко этих красивых животных, у которых отняли свободу. У кого с рождения, а у кого и после. Некоторые из них даже не знают о том, что за пределами клетки тоже есть жизнь, никогда не были там, где должны жить, никогда не бегали по бескрайним просторам…. Это не жизнь, это существование просто.
– А себе голову открутить не хочется?
Удивлённо смотрю на Дария. Он говорит очень логичные вещи, иногда как скажет что-то – в ступор впадаешь. А потом это что-то ещё и логично вписывается в разговор.
– Кир, ты засунула себя в жёсткие рамки, в которые, грубо говоря, просто не помещаешься. Ты лжёшь себе, ты лжёшь всем вокруг, что так надо и так правильно. Но сказать тебе, чем всё это закончится? Нервным срывом. Из-за какой-то мелочи. Последняя песчинка упадёт на свинцовую плиту твоего самообмана и трос самообладания порвётся. И всё, только медикаментозно тебя можно будет вытащить из затяжных психозов. А всё почему? А всё потому, что Кира пыталась самым лёгким способом сделать как лучше – перекроить себя полностью. А знаешь, чем вымощена дорога в Ад?
Тихо бурчу себе под нос:
– Благими намерениями.
– Громче, – снова потребовал Дарий.
– Да почему ты постоянно просишь меня повторять? – это уже начинало раздражать.
– Потому что ты сама себя не слышишь. Говоришь то, что я хочу услышать, и всё. Ты себе это говори. Слушай себя. Слушай меня. Слушай, что я говорю. Услышь меня. Кира, ты себя убьёшь.
– Я просто делаю как лучше, – да я уверенна в этом. Я так три года живу, так и должно быть.
– Ты просто пошла самым простым путём. Отказалась от своей личности и поплыла по течению. Где та Кира, которая парней старше себя на несколько лет укладывала на лопатки? Где та Кира, которая могла встать, высказать всё, что думает, и уйти? Которая не стала бы сидеть, забившись в угол, и просто слушать? Где та Кира, которая меняла то, что ей не нравится? Не просто сидела и тихо жаловалась, что тяжело, а разбиралась, в чём проблема и меняла? Где она?
– Она умерла, – стараюсь говорить спокойно, но голос дрожит. Я не хочу, чтобы слова Дария дошли до моей головы. Я не знаю, прав ли он, но я не хочу, чтобы он внушил мне своё мнение.