Я всхлипнула, а горло сдавил ком. Да, это, пожалуй, самое тяжёлое воспоминание моего детства. Я почему-то помнила всё: и лужу крови, что расползалась под человеком, чьего имени я не знала, и маму, заливающую эту лужу хлоркой, и белое пятно, которое осталось на полу от этого, и то, как мы ночью тянули тело через пустырь. Помнила до малейшей детали. И не могла рассказать, потому, что помнила.
– Кира, не молчи. Расскажи, что тебя тревожит. Говори, не бойся, – Дарий ободряюще мне улыбнулся, даже Стас выглядел сочувствующим и добрым.
Я впервые задумалась над тем, что молчаливые люди самые неизведанные. Кто знает, что кроется за его молчанием. Но я послушала Дария, старалась говорить:
– Тревожит то, что тот мужчина, он умер просто так, ни за что. Нет, я понимаю, что он не был очень хорошим человеком, но он был человеком и так же хотел жить, как и я. У него, вроде, даже семья есть, я не помню. Тревожит, что отец после этого спокойно пошёл спать, а у мамы руки тряслись и слёзы текли, не переставая, пока она отмывала кухню от брызг крови. И до сих пор тревожит, правильно ли я поступила дальше.
– А что ты сделала? – Дарий спрашивал спокойно, с добротой и сочувствием в голосе.
– Один мамин знакомый часто подвозил её с работы, мама старалась, чтобы папа об этом не узнал, но мне показалось, что дядя Игорь хороший. Мне было шесть лет, и я не знала, к кому идти. Напросилась к маме на работу, нашла этого дядю Игоря и всё-всё ему рассказала. Плакала, не знала, что делать. А он погладил по голове, дал конфету и сказал, что дальше это уже его забота. Он соврал на суде, что присутствовал при том убийстве и рассказал всё то, что ему рассказала я. Одно дело, если это рассказал бы ребёнок и совсем другое – взрослый человек. Ему поверили, тем более что мама потом засвидетельствовала, как выставила дядю Игоря прочь, потому что очень испугалась. Ну а дальше была правда о том, как мы мыли кухню и прятали тело. Отец был зол, отказывался от всех обвинений, но улики были на нашей стороне. Его осудили на десять лет, но он сбежал из колонии. Мы с мамой очень испугались, когда узнали об этом, но мы уже за это время сменили не только адрес, но и город. Отец нас то ли не нашёл, то ли не искал. Но иногда, особенно часто раньше, в детстве, мне снятся сны о том, как он приходит и убивает топором на моих глазах маму. Кстати, я больше ни слова не смогла сказать после того, как увидела то убийство. Заговорила только, когда дяде Игорю рассказывала.
Как бы то ни было, но я чувствовала, как с каждым словом этот кошмар становится немного дальше. Это было тринадцать лет назад, в конце-то концов. И я заговорила дальше:
– Я помню, как пряталась в шкафу и плакала, потому что у меня перед глазами снова и снова была та лужа крови и тот труп. А потом приходил отец, вытаскивал меня из шкафа, кричал и обещал отправить на корм собакам, если ещё хоть пикну. Мне становилось так страшно, что даже скулить не получалось. Это произошло летом, так вот, после того случая меня не пускал на улицу отец и я просидела четыре дня у себя в комнате в шкафу, молча. Ты представляешь, что это такое сидеть в шкафу душным летом, и бояться даже дышать громко, вслушиваться в шаги в коридоре и бояться, что они последуют к этому шкафу, где прячешься? Я упросила маму тайком взять меня на работу, хотя это и было трудно сделать ребёнку, у которого нет голоса. Я просто хотела побыть с мамой.
Я вспомнила свою седеющую в неполных тридцать тогда лет маму и ещё минут десять просто рыдала, не имея возможности сказать ни слова. Дарий подсел ко мне и обнял, из-за чего я заплакала пуще прежнего, тщетно пытаясь успокоиться.
– У моей мамы всегда были седые волосы. Сколько её помню. В её тёмных волосах они были отчётливо видны. Маме приходится их закрашивать краской. А ещё у неё были очень уставшие, пустые глаза, пока она жила с моим отцом. Я всегда корила себя, что не поговорила с ней прежде, чем говорить с дядей Игорем.
– Почему, он же помог вам? – Дарий, кажется, правда не понял.