Странным образом остановилось время. Голоса то ли люмпенов, то ли прямо хулиганов, да и другие звуки, я слышал отчетливо и в нормальном жизненном темпе, но все движение, кроме моего собственного — и даже скорость проезжающего на зеленый свет эсмобиля — приняло форму очень медленную и плавную, будто пространство заполнилось какой-то вязкой средой, даже не водой, а словно и вовсе прозрачным клеем.
Еще я стал понимать моих оппонентов: всех скопом и по отдельности. Волк Полудатчанин будто бы вложил в мою ментальную сферу знание звуков то ли архаичного варианта советской речи, то ли одного из языков, прямо предшествовавших советскому: наверное, так или примерно так сто лет назад звучал язык русский.
Речь пока-еще-не-нападающих стала почти понятна, разве что звучала, через призму прижизненного опыта древнего моего предка, совершенно по-идиотски.
- Ты, юнак, зырь на его зенки бесстыжие, - продолжил играть уже свою роль вожак банды. - Темный да сразу светлый! Кто у нас еще таков?
- Да неужто самолично Гад Мрачный? - и вовсе уже делано ужаснулся грязноватый юноша. - Но тот, вроде, не сукин сын-то?
Постановка и без того была так себе, на D с двумя минусами, теперь же и вовсе нарочитая попытка маскироваться под анахроничное какое-то простонародье провалилась, даже не начавшись — потому хотя бы, что немытые тела несли следы спешно замаскированных татуировок. На тыльных сторонах ладоней и открытых предплечьях явственно читались бледные надписи «S.L.O.N.» и «ne zabudu mat’ rodnuju», а также просматривались сюжеты совершенно тюремные: игральные карты, татуированные перстни и другое всякое, неприятное и плохо набитое.
Татуировки были выполнены символично, в нарочито примитивной манере, примерно так же, как это делают уголовники. При этом, так поступают вообще везде, по всему известному мне миру, теперь вот и относительно Союза я обрел неприятную уверенность… Исключение составляет, вроде бы, только совершенно особая уголовная среда Ханьской империи — и это символизировало.
То же, что пойдя на уголовное дело, граждане предпочли спрятать признаки своей социальной принадлежности, символизировало уже окончательно.
Еще я обратил внимание на то, что обступившие меня бандиты явственно пугают местных жителей самим фактом своего присутствия: вокруг стало тихо, относительно заполненный населением проспект в ближней его части внезапно опустел. Удивляло отсутствие полиции: мне отчего-то казалось, что в обществе милитаризированном и насквозь силовом, стражи порядка появляться должны были несколько быстрее, чем привычные Гарри и Ронни.
Несколько в отдалении обнаружилась девушка Анна Стогова: она прислонилась к монументального вида тумбе, и что-то говорила в элофон, видимо, как раз и вызывая чаемую полицию.
Все это я, спасибо предку, понял как-то вдруг, не тратя времени на обдумывание. Оппоненты мои, тем временем, развивали сюжет постановки, рассчитанной на меня одного. Бывает, например, театр одного актера, тут же получался — одного зрителя, да еще и представление шло интерактивное.
Стоит отметить, что, несмотря на опыт и навыки предка, понимал я бандитов с пятого на десятое, но слушал внимательно и старался запоминать: я был уверен, что выживу и не особенно даже пострадаю, ловить же преступников будет тем проще, чем больше всякого я смогу о тех поведать полицейским.
За неполные три минуты беседы, густо пересыпанной непонятными мне словами, но примитивной в целом, выяснилось, что точно такими же — разноцветными — глазами отличается некий Mrachnyi Inspektor, чуть было не устроивший локальный армагеддон, но не здесь, в Мурманске, а в далекой Moskau, и довольно давно — на самой заре народной власти. Что где-то рядом должен ошиваться кот, черный, мордатый и наглый, а даже если и нет, то и хорошо, то и не надо. Что такого опасного меня нужно немедленно razjasnit’ (это слово, как и некоторые другие, перевести не удалось), и процесс этот ожидается скорым и справедливым. Что, наконец, надо уже поторопиться, так как devka явно zvonit mentam.
Хорошо, что смещенное восприятие времени не позволило мне расслабиться: последние слова матерого уголовника сопровождались первым актом агрессии. Тот попытался дополнить свою обличающую речь быстрым и сильным тычком, долженствовавшим закончиться где-то в районе моего живота, причем правой его части. В руке негодяя, при этом, оказался странной формы нож — как будто кто-то вручную выточил лезвие из некоего импровизированного материала, но менее опасным орудие потенциального убийства от импровизации этой не становилось.