Если вы театрал, вам, конечно, известна его многоплановая историческая драма «Женщины из-под Мартина Лютера» — ее, как правило, сравнивают с шедеврами Брехта, и, как правило, не в пользу Брехта. А какой любитель беллетристики не ронял непрошеную слезу (впрочем, какой-нибудь, может, и не ронял) на его лаконичный, но потрясающий роман «Бездомье. Притча XX века» — Грэм Грин назвал эту книгу вершиной художественной прозы второй половины XX века. Приверженцы биографий читали его трехтомник об Иоганне Вольфганге Гёте («Гёте: немецкий Шекспир?») — там не просто воссоздана неуязвимая целостность выдающейся личности, но и доказано как дважды два, что без Гёте германский рейх немедля бы рухнул. Кто-то вспомнит его основополагающий экономический труд «Так ли уж нужны нам деньги?», наделавший столько шуму в СССР, кто-то — итоговое исследование «Психопатология масс в эпоху постмодерна», настольную книгу социопсихологов и полицейских. Добавьте сюда громоздкие, обильно иллюстрированные фолианты «Эллинско-римской цивилизации» — под их тяжестью дрогнет и крякнет любой кофейный столик Манхэттена, а «Цивилизация» на него неотвратимо обрушится, дайте срок! — и тонкий сборничек статей о философии марксизма — некогда его лохматыми обложками полнились книжные витрины Москвы и Ленинграда, в пионерлагерях планеты его вручали победителям соревнований по плаванию. Добавили? Видите, какая глыбища? Криминале действительно перепробовал вес существующие жанры. И при этом подправил все существующие режимы.
Но я рассказываю вам общеизвестные вещи; поверьте, вышеизложенное — лишь дальние подступы к человеку по имени Басло Криминале. Допустим, вы сиживали в партере, наслаждаясь эпической поступью «Женщин из-под Лютера», и леживали на кушетке (а то и на бортике собственного бассейна), рыдая над упоительно соразмерным «Бездомьем». Но доводилось ли вам читать — именно читать, а не перелистывать — его блистательную критику феноменологии? Его ошеломляющее и отчаянное отрицание Марксова техноцентризма? Его дерзкий вызов ницшеанскому пониманию современности? Его хрестоматийную полемику с Адорно насчет интерпретаций истории? Яростный диспут с Хайдеггером об иронии (победил Криминале, ибо оказался ироничней соперника)? Не доводилось? А мне довелось. Ведь Криминале не рядовой сочинитель. В отличие от прочих он не только сочинять, но и соображать умеет.
Стоило какому-нибудь немецкому философу зазеваться — глядь, Криминале уже прокусил ему яремную вену; стоило какому-нибудь модному канону замешкаться — Криминале уже обглодал канон дочиста. В подшивке американских журналов, которую притащила Роз, я нашел статью «Король философии». Ее автор утверждал, что Б. К. — единственный философ как таковой, уцелевший в условиях постфилософской культуры, что он в одиночку спел любомудрию отходную и тем спас его от верной погибели. Никакая свежая концепция не имела права называться концепцией, никакая современная идеология не тянула на статус идеологии, пока Криминале не попробует их на зуб, не пропустит их сквозь тяжелые жернова полушарий, не сровняет их с землей, не удостоит их визой (или откажет в визе). С начала 80-х имя Криминале значило для любой теории, грубо говоря, то же, что значит имя Наполеона для коньячной этикетки. Да кто бы взял в рот эту бурду, если б ее не продегустировал столь видный и уважаемый деятель!
Короче, в те надсадные, надрывные послебукеровские дни я вполне осознал, что Б. К. — чистой воды Классик Нашего Времени. Осознать сие с должной полнотой вам поможет хотя бы книжечка Роджера Скрэтона о Басло Криминале из серии «Классики нашего времени», выпускаемой издательством «Фонтана букс» под редакцией Фрэнка Кермоуда. В проспекте издательства Криминале упомянут рядом с Хомским и Дерридой; справедливости ради замечу, что такую компанию он не сам себе выбрал — ее подгадала шальная рулетка английского алфавита. Перед нами «разящее наповал исследование творчества Криминале», гласит аннотация, и аннотация не врет. Скрэтон любезно сопоставляет своего героя с Марксом и Ницше, с Лукачем и Розой Люксембург, с Горьким и Адамом Смитом (Скрэтон каждого рад сопоставить с Адамом Смитом), а в конце заявляет, что Криминале — это второй Гёте. По отдельности Скрэтоновы сопоставления говорят не в пользу Криминале, но в целом эффект обратный, ибо перечисленные имена принадлежат сплошь мертвецам. А Криминале живехонек, и живет он... а правда, где он живет? Подчас кажется, что его адрес — Тихий океан, восходящий поток, салон аэробуса. Ибо Криминале — знаменитость нового типа, перелетный интеллектуал, накрутивший в воздухе больше миль, чем накрутил Дэн Куэйл. Увы, составляя и переписывая сценарий часовой программы из цикла «Великие мыслители эпохи гласности», я скоро понял, что адаптировать для телевидения судьбу всесторонне одаренного человека по плечу лишь всесторонне одаренному человеку. Ипостаси Криминале дробились, множились, и не было им конца.
Как-то нас посетила Лавиния, добрая подружка Роз. На вид она была не доброй, а раздобревшей: могучие плечи, монументальные телеса, одета а-ля диванная подушка, но ведет себя вдесятеро назойливей. Я сразу догадался, что у Роз бурные разногласия с партнершей, а предмет разногласий, к сожалению, я. Похоже, Лавиния сильно сомневалась, можно ли доверить такому неопытному в телевизионном ремесле молокососу ключевую программу, от которой зависит будущее «Нада продакшнз». Хорошо помню: она не однажды употребила слово «хмырь» и в моем присутствии («Так это и есть тот хмырь, лапуля?»), и за неплотно прикрытой дверью комнаты, к которой меня черт дернул подсесть поближе.
«Он просто прелесть, клянусь», — непрестанно твердила Роз. «В постели он, наверно, прелесть, лапулечка. Но сама посуди. Он целыми днями протирает штаны на своей смазливой попке, читает, читает, читает. Разве так гвоздевую программу подготовишь? Или ты беднягу вконец заездила, и на остальное у него силенок нету?» «Брось, Лав, он как огурчик, по утрам бегает трусцой», — погрешила против истины Роз. «Н-да, устроила ты ему житуху. Интересно знать, чем он нас с тобой отблагодарит?» «Он кучу всего законспектировал». «Лапа, я, когда разрабатывала Эндрю Ллойд Уэббера, хоть строчку законспектировала? Мне бы что-нибудь этакое, жареное. Чтоб в «Эльдорадо» клюнули и отслюнили побольше бабок, сечешь? Траханье траханьем, а денежки денежками. Ну, где он там, а?»
Дверь распахнулась настежь, и Лавиния увесисто воздвиглась передо мной: «Ладно, Фрэнсис, слушай сюда. Растолкуй-ка мне, в чем проблема. Ты уже восемь дней корпишь, а пользы, насколько мне известно, чуть». «По-моему, пользы много, — начал я. — Полемика с Адорно, склока с Хайдеггером...» «Хайдеггером-шмайдеггером. — Лавиния посмотрела на меня с жалостью. — Лапуся, ты не докторскую пишешь и не статью в «Таймс литерари сапплмент», а сценарий телепрограммы. Нам плевать, о чем этот старый хрыч думает. Если понадобится мыслительный процесс, мы сядем перед камерой и сами его изобразим. Ты мне сюжет подавай, фактуру. Личность, елки-моталки. Распиши, какой он из себя, с кем знается, с кем перепихивается, где клюкает, на что влияет. Где находится в данный момент». «Это не так легко. Большую часть жизни он проводит в салонах межконтинентальных аэробусов. А сейчас, видимо, затаился, очередную книжку сочиняет». «Хорош мне тут: книжки, книжки! Иди ко мне, лапенция, сядь на диванчик. А теперь внимание: выкинь из головы всякие философские палиндромии. Кончай заливать про символику нижних конечностей в романе «Бездомье». Мне важен тепленький, трепетный, грешный человечишка, такой, как ты, Фрэнсис, и такой, как я, только еще грешнее и трепетней. Впитал?»
Я строго посмотрел на нее: «Лавиния, Басло Криминале — Классик Нашего Времени». «Правильно, лапушка, а у каждого классика под одеялом лежит клася. Мне важны любовь и боль, солнце мое. Друзья и враги. Мясо и жилы. Взлеты и падения, успехи и провалы. Страны, города, улицы, соборы, скверы. Аппетитные лица. А споры со Шмайдеггером о бытии-небытии — херня. Я знаю, лапа, он много чего написал. Да ведь от тебя столько не требуется. Десять страниц, и точка: образ жизни, имена возлюбленных, семья, постель, деньги, политика. Даю тебе два дня, а потом сама приду и проверю. Откопай что-нибудь телегеничное. Телевизор смотрят ради жареного, чтоб увлечься и забыть о себе. Что, такси подъехало? Кошмар, обалдеть, пока, мои лапочки». «Сука, — сказала Роз, глядя, как Лавиния загружается в такси, еле развернувшееся на узкой мостовой. — Ишь ты, возревновала. Как она тебе?» «Да как-то не очень», — признался я. «Ура. Она всегда этак выпендривается, когда хочет увести у меня мужика». «Неясно только, что мне теперь-то делать?» «Пошли наверх, я покажу». «Да нет, что мне делать с Криминале?» «Делай, что она говорит. Что Лавиния говорит, то все и делают. Накропай простенький сценарий на десять страниц. Разбери его по косточкам». «Устроить ему житуху?» «Да. Пошли наверх».