— Нам нельзя расхолаживаться. У нас столько важных задач, столько дел! И какими же мелкими кажутся в свете этих огромных задач наши недоразумения, перебранки, — продолжал Сергей Акимович и теперь, наверное, по-настоящему уже упрекал. — Вот и хочется, чтобы на вашей кафедре, товарищи, и вообще в университете не было мелочных свар. Нам необходима здоровая критика, а не интриги и перепалки.
— Однако простите, Сергей Акимович! — наконец не выдержал профессор.
— Прощаю.
— Вы ведь сами были на заседании нашей кафедры! Принимали участие в ее работе...
— Принимал, — подтвердил Кипенко.
— Вы ведь сами лично могли получить определенное представление относительно критики. Никто у нас ее не зажимает и не недооценивает.
— Допустим, — не то подтвердил, не то оставил за собой право на возражение Кипенко.
Жупанского это обескуражило.
— А теперь вы делаете нарекания нам за наши порядки, — тихим, немного обиженным тоном заметил он.
— То есть вы считаете, что у вас идеальный порядок?
Станислав Владимирович покраснел и склонил голову.
— Я так не считаю, но вы ведь сами убеждали в противоположном, диаметрально противоположном тому, что я сейчас от вас слышу. Даже осудили мое намерение оставить заведование кафедрой. Разве не так?
— Совершенно верно, Станислав Владимирович. То же самое говорю и теперь, — улыбнулся секретарь и потом совсем неожиданно добавил: — А вот на Николая Ивановича вы сердитесь зря. Это только вредит вам обоим и работе кафедры.
Профессор выпрямился, растерянно замигал.
— Что же от меня требуется?
— Требуется — не то слово, Станислав Владимирович. В данном случае оно не подходит, — мягко заметил Кипенко. — Горком партии ждет большей активности от вашей кафедры. Активности всех ее работников, а не раздоров. Поймите наконец, что Николай Иванович — ваш друг. Искренний друг, а не завистник.
— Это святая правда, Станислав Владимирович, — заверил Линчук. — Ваши собственные ошибки и неудачи я переживаю с мукой в сердце... Я очень хочу, чтобы между нами все стало по-прежнему, как в лучшие времена...
Профессор посмотрел на Линчука долгим открытым взглядом. «Друзья не бьют так резко, так беспощадно...»
— А теперь давайте поговорим более конкретно о подготовке сборника, — промолвил с улыбкой Сергей Акимович, в который раз перелистывая какие-то бумаги в зеленой папке.
С неопределенными мыслями возвращался профессор домой. Разумеется, лучше жить в согласии, чем враждовать. Это бесспорно! Но ведь Линчук может снова зачастить в его дом, будет и в дальнейшем кружить Галинке голову.
Одно лишь воспоминание об этом испортило Станиславу Владимировичу настроение.
«Пять, шесть...» — пытался успокоиться, но успокоение не приходило. Наоборот, волнение вроде бы усилилось, даже руки начали дрожать.
«Пускай только попробует переступить порог без моего разрешения! — настраивал себя на воинственный лад профессор. — Выставлю вон!» — даже рукой махнул, представляя, как он будет выпроваживать доцента из своей квартиры. Но кто будет ее избранником?
«Может, тот студент? — вспомнил Станислав Владимирович Пилипчука. — А Калинка? Не влюблена ли и она в него? Не зря, наверное, спрашивала о его отношении к тому студенту».
Как все-таки трудно быть отцом взрослой дочери! Может, в самом деле влюбилась в Пилипчука? Был Линчук, теперь Пилипчук — странное совпадение в фамилиях... А с Калинкой надо поговорить. Обязательно!
— Ой!
Больно закололо сердце, даже в глазах потемнело. Чтобы отвлечь внимание от неприятных размышлений, начал снова считать шаги. Сколько, например, будет вон до того универмага, который на этих днях открыли? Шагов сто тридцать, не больше?
И зачем, собственно, так истязать себя? Разве не все равно, за кого выйдет? Главное, чтобы она была довольна, чувствовала себя счастливой. Разве ее счастье не принесет и ему радость? Должно принести! Какой же он тогда отец, если не будет радоваться счастью своего ребенка?.. У Калинки появятся детишки, а он, Станислав Владимирович, будет водить их на прогулку. Возьмет за крошечные ручонки и поведет в дендрарий, покажет им лебедей. А розовые создания будут называть его дедушкой. Разве это не радость?
Шел и смотрел на новенькие туфли. Калинкин сюрприз. Встал однажды и не нашел своей истоптанной обуви, на ее месте в коридоре стояли вот эти, новенькие, из желтой кожи туфли. Немного поморщился: цвет не тот, но Калинка убедила, что такой цвет профессору больше к лицу, чем черный.
«Ты и так ходишь во всем темном, будто ксендз». Так и сказала — ксендз. Пришлось подчиниться. А теперь привык и даже доволен: как бы там ни было, а эти туфли куда лучше прежних, истоптанных. Даже странно, что они ему когда-то нравились!