— «Марксизм и национальный вопрос», — вслух прочитала Галина, и пристально взглянула на отца.
— Это мне Кипенко посоветовал.
Станислав Владимирович забарабанил пальцами по столу.
— Как просто Ленин пишет о чрезвычайно сложном, запутанном и непонятном!
Олена прервала их беседу:
— Подавать ужин или только кофе будете пить?
— Кофе? От кофе не откажусь, а ужинать не хочу. Кофе буду пить у себя.
— Хорошо, я принесу, — сказала дочь. — А ты сиди, пожалуйста! — кинулась она к Олене. Взяла ее за плечи и снова усадила в кресло. — Такая неугомонная.
И та покорилась. Под очками, в уголках старческих глаз собрались морщины, а на душе — легко-легко. Любовь к Галинке согревала ее. Вся жизнь Олены прошла в доме Жупанских. Помнит еще покойного Владимира Станиславовича, грозного пана. Очень боялась его сурового взгляда из-под припухших красных век. А вот Станислава Владимировича совсем никогда и не боялась: знала — право на хлеб и тепло в доме заработала честным трудом.
От души любила она Галинку. Девушка еще с малых лет привязалась к Олене. Это было самой дорогой платой за труд, наградой за безрадостную молодость, за сиротскую жизнь. В двенадцать лет Олена лишилась матери, а отца не знала вовсе. Никогда не расспрашивала о нем, сердце подсказывало — об этом и не надо спрашивать.
После смерти матери батрачила и, кроме батрачества, ничего не знала: ее мать была батрачкой, значит, и она должна быть такой же. Сначала работала у сельских мироедов, а когда стали невыносимыми издевательства и ругань, ушла в город. И какой же счастливой почувствовала себя, попав в дом Жупанских. Старалась изо всех сил. Каждому стремилась угодить. Особенно боялась старого пана, его всегда насупленного выражения лица. А потом в дом пришла Оксана, добрая, чуткая и ласковая...
Галинка с отцом вышли, а Олена все штопала и штопала носки. И думала о героях-краснодонцах...
Галинка вскипятила молоко, заварила кофе. Станислав Владимирович любил свежий, горячий кофе.
— Пей, папа, — нежно приглашала дочь, ставя перед отцом маленькую фаянсовую чашечку.
— Хорошо, хорошо, — закивал профессор, не отрываясь от книги. — Сейчас буду пить.
Дочь ждала. Станислав Владимирович встал с кресла, потер ладони.
— А я начал готовить статью в научный сборник. В архиве нашлись просто сенсационные документы. Я даже никогда не думал о чем-то подобном.
— Значит, тебя можно поздравить!
Галина поцеловала отца в голову, вышла. На сердце так радостно, так легко. Подумать только — ее отец, который раньше не хотел ничего слушать о политике, читает марксистские произведения, пишет какую-то интересную статью.
Станислав Владимирович тоже чувствовал себя приподнято, может, от найденных документов, а может, от нежных забот родной дочери. Маленькими глотками отпивал кофе и думал о своей будущей статье. Как это здорово, что он одолел свой пессимизм, согласился принять участие в сборнике. И вообще очень хорошо, что не впал в отчаяние, послушал товарищеские советы проректора, Духния, Кипенко.
«Вот если бы еще избавиться от посещений Кошевского, — подумал профессор, допивая кофе. — И чего ему, собственно, надо от меня? Неужели он и в самом деле намеревается написать диссертацию, стать ученым?»
Не хотелось портить настроение, а оно портилось поневоле. И уже сколько раз портилось при одном лишь воспоминании о Кошевском.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Владимир соскочил с подножки вагона, оглянулся. В ту же минуту прозвучал гудок, вагоны вздрогнули, покатились в сизую мглу ночи. До села Владимиру оставалось километров пять. Если бы дело было летом — за полчаса добрался бы домой.
Студент немного постоял на перроне — никого; вошел в небольшое помещение полустанка, но и здесь никого из односельчан не встретил. Пускаться в дорогу одному опасно: как-никак сын председателя колхоза, бывший организатор «истребителей».
«Придется заночевать у дядьки Прокопа», — подумал Владимир.
Дядя Прокоп работал на железной дороге стрелочником, жил неподалеку от полустанка. Владимир уже намеревался направиться к родичу, как вдруг его кто-то окликнул.
— Это вы, дядя Илько? — обрадовался парень.
— А то кто же! Разве не узнал? — заговорил мужчина в овечьем кожухе.
Это и в самом деле был Илько Подгорный. Владимир пошел ему навстречу.
— Приехал на каникулы или как? — дядя Илько слегка щелкнул кнутом.
— Да, на каникулы, — ответил Владимир. — А вы почему так поздно?
— Женщин к поезду подвозил. — И, глядя под ноги, Подгорный объяснил:— На совещание в Киев поехали. — Постоял немного, пощелкал кнутом, добавил скороговоркой: — Пускай едет, разве я что? Только, думается, большую волю женщинам в колхозе дают. Ни к чему это...