Возле конюшни Владимир встретил старого Лему. Высокий и загорелый, похожий чем-то на ржаной сухарь, он еще с молодых лет любил ухаживать за лошадьми. За это пристрастие односельчане прозвали Лему цыганом. Лема не обижался. «Цыгане — тоже люди», — отвечал он шутникам. Правда, собственных лошадей у Лемы никогда не было, но разбирался он в этом деле и впрямь не хуже цыгана.
— Приехал? Ну, ну, подходи ближе, посмотрю на тебя, самого счастливого.
— Почему это я самым счастливым стал? — искренне удивился студент, с любопытством посматривая на старого конюха.
Тот несколько раз затянулся из своей любимой трубки.
— Потому что ты первым из крестьянских детей Сбокова закончишь университет. А мой Василь в письме о тебе спрашивал, не приехал ли в гости. Он уже летает. Даже не верится — летчик-офицер!
Лема почему-то покачал головой, еще раз затянулся едким дымом.
— Такие, дорогой мой, дела! О!
Владимир попросил у старика разрешения посмотреть лошадей. Лема высоко взбил на лоб шапку-ушанку, распрямил усы.
— Ну, ну, заходи, покажу тебе жеребят.
— Сколько же у вас жеребят? — спросил Владимир, любуясь стройными разномастными лошадками.
Лема, не торопясь, подкрутил седые усы.
— Двадцать семь, — сказал он с тихой гордостью. — Кобыл-маток двадцать семь и жеребят столько же. Понял?
Студент кивнул головой.
— Говорят, вас представили к награде?
Лема ничего не ответил, но в его темных глазах сверкнула скрытая радость.
Неподалеку от конюшни, в саду поблескивало на солнце стеклянное сооружение. Владимир еще перед Новым годом слышал от отца, что колхоз начал строить теплицу, но эта новость тогда не вызвала у него удивления.
Он приставил ко лбу ладонь, прикрыв глаза от солнца, начал рассматривать теплицу. Возле дверей суетился низенький старый мужчина в черной стеганке. Владимир подошел ближе и узнал Пирятинского.
— А-а, молодежь! Молодежь идет на помощь старшим, — шутливым тоном заговорил мастер, и в такт его словам быстро зашевелились его пепельно-серые усы. — Ну, ну!
— Не знал, что вы здесь, — в тон мастеру оправдывался студент, — а то еще на рассвете пришел бы помогать.
— Не знал?.. Но помогать, между прочим, никогда не поздно.
Владимир никогда раньше не видел Григория Михайловича в таком настроении, даже не представлял, что он может шутить. Он совсем не был похож на молчуна, который, бывало, уткнется носом в газету и часами не обращает ни на кого внимания.
— Теплицу мы уже заканчиваем, Володя, — меняя тон, сказал Пирятинский. — Вот проверим отопление, вентиляцию, и, будьте любезны, можно огурцы сеять, редиску... Заходи, посмотришь, что сделали шефы для твоего родного села.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Из клуба Владимир возвращался усталым, но в хорошем настроении. Он с малых лет был приучен к труду, умел ценить старательность других. Но сегодня молодого Пилипчука посетила новая, ранее неведомая ему радость: он почувствовал прилив сил от того, что университет дал ему знания, которые будут полезными не только для него лично. Лекция прошла с успехом, хотя готовился к ней он всего несколько дней.
Неподалеку от их двора его догнала Фекла. Еще издали узнал ее шаги и заторопился. Фекла несколько раз звала его, но Владимир сделал вид, что не слышит, запел песню:
Фекла кинулась к нему, догнала, повисла на его руке.
— Убегаешь?
Владимир промолчал.
— И здороваться со мной не хочешь? А я так ждала тебя, сколько раз писала письма.
— Добрый вечер, — сдержанно ответил юноша.
— Говорят, ты вовсе потерял голову от какой-то там Жупанской. Я все, глупая, не верила, а теперь вот сама вижу...
Похоже было, что Фекла собирается расплакаться. Это еще больше возмутило Владимира.
— Чего тебе нужно?
— Тебя, Володенька, тебя. Только тебя одного. Веришь? — шептала таинственно, прижимаясь к плечу, наклонялась близко и заглядывала в глаза: — Тебя, Володенька, только тебя!
Пилипчук стиснул губы. Внутри у него клокотало от возмущения. Фекла висела на руке, шептала какие-то слова. Понимал: нужно немедленно закончить игру с этой «романтической», как любила себя называть Фекла Слепая, дамой. Она каждую неделю писала ему письма, от которых приходилось краснеть. Владимир сжигал письма, иногда вовсе не читая их. Тогда Фекла прибегла к шантажу, начала угрожать, что напишет в деканат, в комитет комсомола. Во избежание неприятностей Владимир написал ей несколько слов — ледяных, сердитых. Слепая ответила потоком новых слащавых и нахальных писем. Так повторялось несколько раз. Продолжалось это недоразумение вот уже четвертый год.