— Смотри сам. А если из этого дива не сваришь пива, то нечего и сердце зря сушить. Хороших девчат и в нашем селе много. Но Феклу, сынок, обходи десятой дорогой: ее не зря женщины называют гитлеровской паскудой. Понимаешь?
Сын сдерживал спазмы в горле. Что он может сказать в ответ на такое предостережение? Может, и в самом деле Галинка не для него, никогда не согласится стать его женой. Да еще если узнает... Разве он после этого имеет право на чистую любовь?
— Не пора ли нам, сынок, в хату? Мать, наверное, уже давно ждет...
Михаил Тихонович встал, распрямил поседевшие от инея усы. Из-под густых, тоже прибеленных морозом бровей на сына смотрели пытливо-веселые глаза. В приземистой фигуре чувствовались спокойствие, уверенность.
После ужина Владимир пошел в свою комнату.
Лежал и думал о Гале. Она его любит — это безусловно, и он никогда не изменит ее любви. Никогда! А черное пятно от прикосновения к Фекле исчезнет, затянется, как рана, шрамом, не будет тревожить. Может, только изредка взглянет он на рубцы от этой раны, чтобы еще крепче беречь любовь к Галинке.
Из комнаты, где спали родители, уже доносился могучий храп Михаила Тихоновича.
Он знал: отец очень устает, часто не может долго заснуть, большое хозяйство требует больших забот, а еще больше знаний, которых у отца почти нет — три класса сельской школы; от этого, наверное, и возникают просчеты, неполадки. Отец нервничает, часто страдает от бессонницы. Может, и в самом деле нужно было ему, Владимиру, учиться на агронома? Отец частенько жалеет, что оторвался сын от земли.
Спать не хотелось, хотя стрелки часов показывали уже четверть второго ночи. Владимир потянулся рукой к столику, взял томик Николая Островского. Однако читать долго не смог и, сам того не замечая, углубился в размышления.
«Когда жизнь каждого человека станет похожей на жизнь Островского, Маресьева, Ангелиной, Стаханова, чтобы каждый жил прежде всего во имя общего, а потом для себя, как далеко пойдет тогда страна... Чтобы сегодняшние идеалы стали нормой для каждого человека, чтобы каждый мог использовать свои, данные природой способности — развить их, а потом применить... Очевидно, именно в этом и состоит человеческое счастье, суть коммунизма. Чтобы исчезли выродки, подобные Гайдуку, Фекле, всем тем, кто вешал Ивана Осиповича, убил Тарасевич, стрелял в Крутяка...»
Воспоминание о Фекле снова откликнулось болью. Стиснул зубы и затих. Сон не приходил. Владимир почувствовал потребность поговорить с Галинкой. Набросив на плечи пиджак, начал писать письмо.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Новые инструкции обескуражили Злотого. Господин полковник требует акций, новых и новых провокаций. Все требуют! Акций и акций. Хорошо приказывать, сидя за границей. Он тоже умеет это делать — требовать от Гайдука, Кошевского. Но сейчас, при таких обстоятельствах...
Злогий бегал по комнатам своего домика, брызгал слюной, свирепствовал.
«Новых акций! Новых акций! — Эта мысль, как опиум, дурманила, давила на мозг. — Какие тут к чертям акции, когда все расползается, будто старая тряпка. Поручал Гайдуку и его приспешникам убить Крутяка, не убили, а только легко ранили. Председателя колхоза Пилипчука до сих пор не укокошили. Наверное, и с его сыном Владимиром тоже ничего не сделали, молчат до сих пор. Боятся, чертово отрепье!»
Скрежетал зубами и снова бегал по комнатам. Вот это и все акции. Зато провалов больше, чем когда бы то ни было.
Звякнул телефон — и сразу же умолк. Злогий приблизился к аппарату. Снова звонок. Злогий взглянул на секундную стрелку часов: если через сорок секунд еще раз прозвонит звонок, он через полминуты снимет трубку. Береженого и бог бережет.
На этот раз говорил с ним молодой Голод — всего несколько фраз. Но и этого предостаточно — еще один провал. Виктор Голод сказал, что звонил тетке Гафийке, но она куда-то уехала и неизвестно когда будет дома.
Злогий поблагодарил за заботу и дрожащей рукой положил трубку: вот и Гайдук провалился. Там провал, тут провал! Вчера, сегодня!.. Нет, так дальше невозможно! Не выдержит и когда-нибудь пустит себе пулю в лоб. Раньше хоть морфий помогал, а теперь и он уже не успокаивает нервы. Что же делать? «Боже, Гайдук попался! Такой осторожный, хитрющий — и тоже попался».
Это, можно сказать, самый ужасный провал за последние два года. Правда, в том районе остается Кушпит, затем Слепой, его дочь Фекла, но никто из них Гайдука не заменит: все трое пугливые, как зайцы. Без Гайдука они совсем утихомирятся, разве что кому-нибудь пошлют угрожающую записку. Но ныне такими бумажками хлеборобов не запугаешь.