Старушка глубоко вздохнула. Дескать, легко сказать — расскажи. На морщинистом лбу выступил пот. Елена Михайловна вытерла его кончиком платка, тихо промолвила:
— Хорошо, раз уж начала рассказывать, слушай. Только ты, ласточка, никому ни слова. И прежде всего — отцу. Он уже свой грех искупил давно.
Елена Михайловна наклонилась к Галинке, тихо молвила:
— Не раз заставала его на коленях возле портрета Оксаны. Плохой человек не станет на колени перед тем, кого уже нет на свете. Он добрый, Галинка. Это сейчас у преподавателей дети. А в наши времена таким, как твой отец, заводить детей было трудно. Даже считалось неприличным...
Галинка с жадностью ловила каждое слово старушки. А та то и дело вытирала губы кончиком платка: видимо, нелегко было ей решиться на этот разговор, нелегко было продолжать свои воспоминания, возможно, потому и рассказывала неторопливо, тихо — намного тише, чем обычно.
— Тебе и двух лет не было, когда мать во второй раз забеременела. Станислав Владимирович вроде бы потребовал, чтобы она... А покойница зайдет, бывало, ко мне на кухню и плачет, плачет. Может, смерть свою чуяла. Очень уж она не хотела черное дело делать...
Лицо Елены Михайловны вдруг застыло, голос прервался, она быстро заморгала глазами.
— Прости меня, ласточка, — опять вытирая глаза, попросила старушка. — Вот и развязала на склоне лет свой язык, дуреха. Пойду... Нет, нет, ты не держи меня, доченька, пойду, а ты спи, ради бога.
Она быстрым движением перекрестила девушку и вышла из комнаты. Оставшись наедине, Галина некоторое время лежала неподвижно. Она отчетливо представила предсмертные муки матери. Сколько же ей было лет? Неужели только двадцать шесть? Всегда почему-то не верилось, что мать умерла такой молодой.
— Ой, как же рано! — даже простонала Галинка.
Встала с дивана, прошлась по комнате. Невольно взглянула в зеркало, затем на портрет матери. «Неужели я так похожа на маму?»
С портрета в массивной позолоченной раме улыбалась молодая женщина, почти девушка. Чуточку раскрытые губы придавали лицу какое-то простое, чуть наивное выражение.
— Как это страшно — умереть совсем молодой! Особенно когда тебе всего лишь двадцать шесть лет! — шептала Галинка, не отрывая глаз от портрета матери. — Это, должно быть, очень и очень страшно.
Художник удачно передал образ, внутреннюю теплоту молодой женщины. Она казалась совсем живой. На щеках — ямки, такая же крохотная ямка на подбородке. В красоте матери было что-то сдержанно-чарующее и сильное...
— Неужели отец не любил ее? — спросила себя шепотом и сразу ответила: — Не хочу этому верить! Разве можно было ее не любить?
Снова прилегла, теперь уже на кровать. Изо всех сил напрягала память. Ей хотелось хотя бы на миг вызвать какие-то картины воспоминаний о матери. Сколько себя помнит — все с отцом, Оленой. А мать? Какие песни пела она, склоняясь над ее колыбелью? Какие сказки сказывала?.. Хотя бы одно-единственное воспоминание из детских лет сохранилось у нее о маме! И какая бывает на свете материнская ласка? Как умеют гладить по голове нежные мамины руки, когда на сердце тяжесть? Как они умеют отгонять болезни и печали? Нет, нет, она, Галинка, ничего об этом не знает и знать никогда не будет!
«Никогда! Никогда!!!» — эхом отдавалось в мозгу.
Лежала с открытыми глазами... Сколько мыслей промелькнуло в ее голове в часы бессонницы, сколько раз орошалась слезами ее подушка!
«Отец думал, чтобы ни от кого не зависеть. Глупости! Даже в личной жизни был зависим. Боялся детей, боялся забот...»
Может, через два-три года и она станет матерью. «И у меня будет сын или дочь, — думала Галинка. — Нет, пусть лучше сын и дочь... Или нет... Сначала девочка, а потом мальчик. Девочку я назову Оксаной. В честь мамы. Вот если бы она была похожей на маму... А если вдруг...»
Галина подумала о Николае Ивановиче, его невысокой, ничем особо не выделяющейся фигуре, чрезмерно широком лбе, и ей стало грустно. «Неужели я недостаточно его люблю? Ведь когда любишь, так не подумаешь! А меня отпугивают его изъяны. И какие, собственно, изъяны? Ну, невысокого роста, ну, немножко великоваты уши... Нет, это глупости! Просто мне надо хорошенько выспаться...»
За стеной часы пробили три раза.
Галина закрыла глаза и неподвижно лежала несколько минут. Сон не приходил. Снова пробили за стеной часы.
«Половина четвертого. Когда же я буду спать? — подумала Галинка. — Начну считать, как отец, ни о чем не думать, только считать».
Пыталась прислушиваться к ударам собственного сердца, молча считать их. Но, дойдя до тридцати, вспомнила разговор с Оленой и сбилась со счета. «Начну сначала...