Небольшой зал в доме попа-униата, бежавшего после расторжения унизительной Брестской унии в Западную Германию, сегодня переполнен был до отказа. Люди сидели даже на подоконниках, толпились в дверях. Кто-то из крестьян заметил Тарасевич.
— Пропустите вперед секретаршу Яринку!
Люди расступились.
— Проходите, прошу, — вежливо поклонился Илько Подгорный, стоявший почти у самого порога.
— Я только на несколько минут, — ответила Яринка, с благодарностью посматривая на крестьян. Уступив проход Фекле, Яринка по-прежнему оставалась стоять неподалеку от двери.
В это время на сцену вышел низенький стройный юноша. Это был Юра Засмага, бессменный конферансье на всех студенческих вечерах.
— Люди добрые, не волнуйтесь, даю вам слово чести, до утра концерт закончится даже для тех, кто не очень желает ночевать дома... Даже для вас, молодой человек! — показал наугад пальцем Юра.
В зале засмеялись.
Засмага подождал, пока затихнет смех, и уже вполне серьезно объявил, что студентка четвертого курса Нина Пирятинская исполнит песню «Ой не світи, місяченьку!».
Владимир Пилипчук растянул баян...
Бывает же так: десятки раз слышал человек песню — и по радио, и в исполнении известных артистов, а песня его не очень тронула. А вот сейчас... И голос у студентки не такой уж сильный, а песня волнует... Потому что поет ее девушка с неподдельной искренностью, поет всем сердцем.
Долго не затихали аплодисменты. Люди снова и снова вызывали Нину на «бис». Она выходила на сцену, краснела, но песню не повторила, ибо знала: снова так уже спеть сегодня не сможет.
Потом вышла Галинка.
Голос у нее не очень звонкий, но приятный, чистый. Владимир удачно поддерживал пение баяном, не сводя с Галинки восторженного взгляда, будто о нем, Владимире Пилипчуке, а не о ком-то другом, поется в песне. Позади остался голубой Дунай. Советские воины любуются красотами Болгарии. Но все равно их мысли уносятся на Родину. Перед их глазами возникает суровая красота смоленских и рязанских лесов. Солдату вспомнились карие очи, которые когда-то в родной стороне глубоко заглянули в душу...
— Ну как? — спросил над самым ухом Ярины заведующий клубом Никифор. — Нра-авится?
Девушка кивнула головой:
— Очень.
— Мы тоже могли бы иметь чудесную хоровую капеллу, — с жаром зашептал Никифор. При этом его серые глаза суетливо бегали в орбитах, а горячие руки все сильнее сжимали плечи Ярины.
— Так в чем же дело? — не сдержала улыбку Тарасевич. — Нет хорошего руководителя?
— Де-ело в том, что кое у кого не хва-атает желания, — в тон ей ответил Никифор.
— Хороший руководитель всегда желающих найдет... А пока, товарищ заведующий, снимите с плеч руки: я не подоконник и не тумбочка, чтобы на меня вот так опирались.
Никифор торопливо спрятал руки в карманы брюк, украдкой оглянулся — не заметил ли кто-нибудь? Было неприятно, что Ярина так отчитала его на людях.
Тем временем Юра прошел по сцене круг, будто проверяя, можно ли на ней разойтись. Затем неожиданно ударил руками о колени, одновременно притопнул и закружился вихрем. Теперь уже трудно было уследить за всеми его коленцами.
— Вот это мастер, хотя и не заслуженный, — снова не удержался Никифор, обращаясь к Ярине, когда танец закончился.
Вместо ответа девушка еще сильнее захлопала в ладоши.
На дворе уже стояла глухая ночь, когда Ярина Тарасевич вышла из клуба. Ночь ей показалась темной стеной, без единого огонька. Испугалась, даже возникла мысль вернуться в клуб, дождаться окончания концерта и пойти домой вместе со всеми. Заходить в сельсовет она уже не думала — такой страшной казалась ей темнота.
«Может, попросить Никифора, чтобы провел? — подумала вдруг. — Но ведь он заведующий клубом, ему надо быть здесь до конца. Да и не так еще поздно сейчас...»
Из темноты к ней кто-то приблизился.
— Яринка, вы домой?
Этот густой приятный голос напугал ее, кажется, сильнее, чем темнота. Вздрогнула и обрадовалась одновременно, вся затрепетала. К ней приблизился Крутяк. Неужели Остап Богданович увидел, что она выходит из клуба одна, и вышел тоже? А может, он ждал ее с каким-то другим намерением?
— Вы домой?
— Да, Остап Богданович, — ответила очень тихо девушка.
— Тогда я вас подвезу. Прошу!
Она оперлась на его протянутую руку, легко соскочила с крыльца.
— Поздно уже, а вы так далеко от дома, — промолвила сочувственно. А где-то в глубине души удивилась: почему это она сочувствует Крутяку? Совсем недавно смотрела на него как на врага, а ныне сочувствует, беспокоится о его жизни. Почему?