— Нет, конечно, — неожиданно даже для самой себя согласилась Жупанская, все еще пребывая в плену жалости к Линчуку.
— Вот и хорошо!
Он очень обрадовался, почувствовал себя мальчишкой, не думая о том, что Галинка уже не принадлежит ему. Было радостно, как ученику в первые дни летних каникул. Хотелось схватить девушку за руки, побежать по этому длинному коридору, подпрыгнуть, выкрикнуть что-то дерзкое. Да, да, в душе взрослые часто бывают детьми, как и дети почти всегда стремятся подражать взрослым.
«Какая же я глупая. Так неосторожно пообещать, а потом не прийти. Или как? Нет, это просто нечестно. Я должна сказать ему об этом сейчас же».
— Ты устала?
В больших серых глазах мерцали радостные искорки — Николай Иванович чувствовал себя бесконечно счастливым.
— Нет, я не устала...
Галинка чуть было не сказала «Коля». Была рада, что вовремя поймала себя на слове. Теперь он для нее не Коля, а только преподаватель университета, старший товарищ. Ах, какая она несерьезная! Прежде всего вечером ее будет ждать Владимир, а кроме того, нужно ли вообще ворошить пепел?
— Николай Иванович, — начала она тихо. — Вы извините меня, но я забыла, что сегодня мы собрались на каток... Нина Пирятинская, Юрко Засмага... Вообще целая компания.
Линчук остановился. Побледнел. Расстроенно смотрел на покрасневшую Галинку и не мог понять, что делать, как быть.
— Значит, ты берешь свое слово обратно? А я думал...
— Не могу я, Николай Иванович! — почти простонала Жупанская. — Если бы это не сегодня, а в другой раз... Ну хотя бы завтра.
— Завтра, к сожалению, кафедра...
— Но сегодня я не могу. Честное слово!
Остановила на Линчуке умоляющий взгляд, будто ожидала его согласия. Доцент стоял растерянный, беспомощный, маленький, будто врос в землю. Неужели это тот самый Коля, который совсем недавно казался ей сильным, могучим? Куда же девались его смелость, уверенная осанка, поворот головы?
«А что, если все-таки пойти с ним в театр? Разве я не имею права позволить себе это? И Коле будет легче, постепенно смирится с нашей разлукой. А Володе я скажу...»
Но что она скажет Владимиру, Галинка не знала.
«Нет, так негоже поступать, — вынуждена была признать через минуту. — Режут веревку не для того, чтобы снова ее связывать. Да и зачем? Разве ему станет легче, если мы с ним еще раз пойдем в театр? А как я буду чувствовать себя? Что после этого подумает Владимир?»
— Я пойду, Николай Иванович.
— До встречи! — промолвил Линчук сдержанно и, не оглядываясь, пошел дальше.
Галинка смотрела ему вслед, испытывая какую-то провинность перед человеком, которого недавно любила. Но любила ли она на самом деле? Не принимала ли желаемое за действительное? Быть может, Николай Иванович был для нее просто-напросто интересным человеком, старшим товарищем?
Возвратилась, начала глазами искать Владимира.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Заседание кафедры началось в три. Станислав Владимирович еще с утра предупредил всех преподавателей, что на этом заседании обещает быть секретарь горкома Кипенко, и пусть не вздумает кто-нибудь опоздать. Профессору хотелось продемонстрировать перед Сергеем Акимовичем свою способность руководить кафедрой. Правда, в сквере он чуточку ныл, это так, но сегодня постарается реабилитировать себя в глазах Кипенко.
Настроение у профессора приподнятое. Под стеклышком посверкивают зеленоватые глаза.
— Сегодня на повестке дня у нас один вопрос: обсуждение статьи ассистента кафедры Степана Даниловича Конечного «Положение трудящихся крестьян Галиции перед первой мировой войной».
Скользнув глазами по присутствующим, внимательно посмотрел на Кипенко, пытаясь угадать его настроение. Секретарь горкома сидел сосредоточенный.
— Прошу, Степан Данилович!.. Надеюсь, минут двадцать вам хватит для сообщения?
— Вполне, Станислав Владимирович.
Жупанский сел на свое место, взял карандаш, сделал на копии статьи несколько пометок.
Конечный сообщил об использовании им архивных материалов, донесений австрийской жандармерии и полиции о крестьянских волнениях...
О, он, Жупанский, все это видел собственными глазами. Никакими словами невозможно все это передать. Да еще в короткой статье. Лишь писатель, такой, как Василь Стефаник, в какой-то мере мог воссоздать безрадостную картину крестьянской жизни. Чего только не делала судьба с галицким крестьянином: и за море гнала, за океан, ставила его на колени перед помещиком, кулаком, ксендзом, на собственных детей заставляла поднимать руку...