Интересно, а что бы в таком случае сказал Кипенко? Что бы он ответил на такую сентенцию Олены? «Ученых наплодится много, а дворников не будет». Ну, равенство в правах — это понятно, и этого, можно сказать, мы достигли. А как добиться подлинного равенства в положении? В труде? В развитии своих потенциальных возможностей? Как человечество решит эту проблему? Коммунизм упраздняет социальное неравенство. С этим он, Станислав Владимирович, абсолютно согласен. Пусть будет так! Но как же быть с неравенством в способностях, талантах? И дальше, должно быть, одни будут двигать науку, творить историю, а прочие — поливать улицы, мыть посуду, чистить картошку? То есть будут прислуживать?..
Чем дольше размышлял, тем больше возникало мыслей, на которые он не мог ответить.
«Жизнь всколыхнула народные массы, призвала к активной деятельности тысячи... А дальше как? Кто захочет мести улицу, пылесосить мою квартиру, заниматься тяжелым физическим трудом?»
Легкими сизыми крыльями трепетал морозный вечер. Тихим скрипом откликался под ногами снег. Шуршали лапчатыми белыми ветвями каштаны, будто стремились привлечь к себе внимание.
«Народ ожил. Это в самом деле его власть. Осуществилась мечта о свободе, равенстве, братстве. Да, да, народ теперь имеет власть, имеет силу, имеет перспективу. Смело смотрит вдаль».
Вдруг остановился: словно стрелой поразила новая мысль: «А разве это не моя власть?»
Усилием воли заставил себя идти дальше. А в ушах звенело назойливо, неотвязно: «Разве не моя?»
Разве он не ждал, как спасительницу, Советскую Армию в годы оккупации? Ждал и радовался ее успехам. И чем он, собственно, недоволен ныне? Только тем, что критикуют его труды, некоторые концепции? Но ведь их критикует даже собственная дочь!
Остановился, чтобы немного передохнуть, дать передышку сердцу. Стоял и думал:
«Разве я враг своему ребенку? Никогда на свете!.. Тогда почему же Галинка решительно вступила в новую жизнь, стала комсомолкой, а я до сих пор еще не могу вслух заявить, что Советская власть — это моя власть? Что мне мешает? Сергей Акимович советовал приступить к написанию популярной брошюры о недавнем прошлом родного края. В самом деле, почему бы не написать? Не уносить же свои знания и опыт в гроб?»
Ускорил шаги, потому что снова начал думать о смерти. Бежал от этих мыслей, а они догоняли, назойливо жалили, будто комары-кровососы. В самом деле, какое он имеет право отмалчиваться, отгораживаться от народа?
«Обязательно возьмусь, хотя бы из уважения к Кипенко. Сначала закончу статью в сборник, а потом напишу брошюру», — пообещал самому себе Станислав Владимирович.
«Вот и хорошо», — промолвил над самым ухом чей-то голос. Профессору послышалось, что голос принадлежал Кипенко. Даже оглянулся, хотя хорошо знал: это только послышалось.
Немного неожиданно для самого себя оказался возле белого здания с колоннадой и куполом. Вспомнил, что намеревался зайти в библиотеку. Уже несколько дней собирался почитать Ленина и Сталина по национальному вопросу.
Вдруг дорогу преградила тучная фигура. Профессор поднял голову, остановился, а встречный тем временем гремел на всю улицу:
— Как здорово, что я тебя встретил, Станислав!
Кошевский взял Жупанского за обе руки и продолжал хриплым голосом:
— Ты в библиотеку? Вот и хорошо, я провожу тебя...
Наклонился близко к Жупанскому, перешел на шепот:
— Я тоже принялся за научную работу. Хочу написать какую-нибудь диссертацию. Теперь все бросились писать диссертации. Пишут всякую ерунду и получают ученые степени, гребут хорошие деньжата. Твой Линчук, например.
— Почему он мой?
— Ты же его приласкал, насколько я помню. Разве не так, Станислав?
Жупанский не ответил. Он уже не испытывал такого волнения в груди при воспоминании о Линчуке, как несколько недель назад. Может, и в самом деле Линчук и не такой карьерист?.. Только неотесан, как мужик, и самоуверен. Правда, на заседании кафедры с участием Кипенко вел себя сдержанно, прилично. Что же касается разговоров о том, что Линчук зарится на заведование кафедрой, то это, наверное, все-таки выдумки.
— Попробую и я стать на стезю ученого. Как ты считаешь?
— Пополнять знания никому не вредно, — уклонился от прямого ответа профессор.
Кошевский задержал шаг, тяжело перевел дыхание. Станислав Владимирович с трудом удержался, чтобы не поморщиться: от Кошевского разило винным перегаром. А бывший однокурсник тем временем продолжал вкрадчивым голосом:
— Родилась идея скомпоновать монографию о гражданской войне в Галиции. И знаешь, о чем я тебя попрошу, Станислав?