При этом значимость, и даже сама возможность эксперимента зависит от исходных посылок. Ведь из приведенных выше рассуждений о материализме вытекает, что в рамках традиционной парадигмы такой эксперимент вообще незаконен и не может рассматриваться. Дело в том, что только когда мы допускаем равноправие сознания и материи, мы можем говорить об их двустороннем, «горизонтальном» взаимодействии. А при традиционном подходе сознание и материя не рассматриваются как вещи однопорядковые: сознание является лишь отражением материи, а следовательно, в принципе не может влиять на нее непосредственно. На этих (а также других) основаниях приверженцы традиционной науки игнорируют подобные эксперименты, что позволяет им заодно избежать и необходимости объяснения результатов таких опытов, что для этих ученых немаловажно, так как сказать им здесь, по сути, нечего.
Впрочем, излишне суровая критика традиционной науки вряд ли уместна. Несмотря на свои внутренние ограничения, наука в целом не столь догматична, как отдельные ее представители. Дело скорее в том, как воспринимать науку. Неадекватное же ее восприятие обусловлено рядом объективных причин, среди которых, в первую очередь, нужно отметить систему обучения в школах, да и во многих институтах. Причем не только у нас. Вот интересное свидетельство американского ученого Пола Фейерабенда. «В наших школах не довольствуются просто историческим изложением физических (астрономических, исторических и т. п.) фактов и принципов. Не говорят так: существовали люди, которые верили, что Земля вращается вокруг Солнца, а другие считали ее полой сферой, содержащей Солнце. А провозглашают: Земля вращается вокруг Солнца, а все остальное – глупость» [59;6–7].
Говоря о таком навязывании мировоззрения и космологии, Фейерабенд приходит к интересной аналогии между наукой и религией. Раньше (а кое-где и сейчас) церковь не была отделена от государства, соответственно, вера в официально утвержденное божество была обязательна. Когда церковь от государства отделили, люди смогли сами выбирать, в какого бога им верить. Однако наука осталась единой с государством и выбирать собственное мировоззрение, свою картину мира мы, в широком смысле, не можем – она должна соответствовать принятым стандартам. Конечно, у взрослого человека теоретически выбор есть – но вследствие существующей системы обучения он существенно осложнен, поскольку в детстве уже была внедрена базовая картина мира. То есть, по степени сложности перестройки это можно сравнить с изучением иностранных языков: учить вы можете любой язык, но ваш родной будет всегда ближе.
В результате аналогия между наукой и религией не так уж далека от реальности. Действительно, в умах многих людей наука и научное знание все еще претендует на роль некоего божества, священного писания, с которым сверяются, не сомневаясь в его истинности. Такой подход является базисом для критики любых нетрадиционных положений. То есть, дело представляют так, будто бы наука имеет дело с неким знанием, истинность которого не подвергается сомнению, и поэтому является универсальным мерилом, оперируя которым, якобы, можно делать выводы о том, заслуживает внимания нечто новое или нет.
Конечно, такие взгляды, как правило, характерны для людей, по роду своей деятельности далеких от фундаментальной науки. Те, кто знаком с принципами разработки теорий, согласятся, что наука представляет собой комплекс мнений, гипотез, моделей, различным образом описывающих мироздание. Эти модели могут дополнять, либо взаимоисключать друг друга, поскольку для науки в известной степени характерен плюрализм. В этой связи нет ничего удивительного в том, что у разных научных школ порой существуют разные взгляды на одну и ту же проблему. Так же, как нет ничего удивительного и в том, что признаваемое научной истиной сегодня может перестать быть таковым завтра. Ведь научное знание рассматривается «как относительно обоснованное, гипотетическое». «Что однажды считалось истинным, затем уточняется, модифицируется, а порой и отбрасывается. Достаточно указать на принятые в науке, а впоследствии фальсифицированные теории теплорода, флогистона, эфира и т. д.» [18;90–93]. «Сколько бы философы ни спорили, сегодня они сходятся… в одном: последнего, единственно нормативного обоснования знания больше нет» [45;446]. А известный исследователь Луи Пастер, от чьего имени произошел термин «пастеризация», вообще выражался довольно прямо: «Еще настанет день, когда будут смеяться над глупостью современной нам материалистической философии. Чем больше я занимаюсь изучением природы, тем более останавливаюсь в благоговейном изумлении пред делами Творца. Я молюсь во время своих работ в лаборатории».