Самое удивительное произошло, когда золото пришло в закрома, а там ничего нет, и никого нет, кроме парочки до смерти перепуганных евреев, но с честью несущих свой служебный чин. Фамилия и подпись одного из них соответствовали предписанию.
Золото приняли согласно необходимой процедуре при составлении определенных бумаг в казну Российской Империи, которой уже не существовало, но она еще могла быть.
Мне никогда не было так стыдно.
Мой взвод специального назначения в тридцать штыков мог размазать по стенам весь этот бандитский сброд, разогнать всю эту солдатско-мышиную дрись и собрать каре на Сенатской площади, но мы действовали по уставу. Потеря Знамени означает гибель полка. Хоть один, но под Знаменем, значит ты – полк, а когда наоборот – плохо. Взводу знамя не положено, а другого не предложили.
Так, что, Венилин, ты теперь знаешь, кто просрал Империю. Дальше было глубже копать, но кидать не далеко.
Могу добавить еще общепринятые потом отношения: не состоял, не принимал, не участвовал.
Был расстрелян трижды, как контра, изменник и шпион. Был реабилитирован в основателей целины, ну, как бывший латифундист. Выращивал початки размером с телеграфный столб там, где люди пугались слова электричество, но твердокаменно в форме молитвы повторяли:
«Слава КПСС».
Стоял всей мощью жигулевского бампера на подступе к очагу свободы от власти единой и не рушимой партии всех трудящихся. Был награжден, обласкан и с чувством полного достоинства вынесен за скобки новой арифметики, внутри которой осталось тоже самое, но с другими алгоритмами.
Несколько странно, что вместо одного послесловия получилось их два. Не стоит удивляться тому, что складывается вопреки арифметике, даже если высшая математика против. Кто это объявил, что она высшая? На самом деле все идет по другим категориям, не доступным материалистам. Нобель изобрел средство уничтожения человечества, очень обрадовался этому. Завалил весь мир своим изобретением, и все закричали: Миру – мир. Не бывает так. У кого дубина крепче – тому мир, причем весь без остатка. Если какой-нибудь остаток не доглядели, то надо стереть его с глаз долой, из сердца вонь. И не просто вонь, а вонища протухшего утробища, которого даже великий Данте не мог вообразить. И утробище это не боится ничего, но храмы посещает. Более того, церкви строит с крестами, полумесяцами. Одни верные, другие неверные. Поистребляли друг друга намеренно. Разве этого Господь хотел. Нет не хотел. Это все писаки, бумагомараки, шелкоперишки надумали, чтобы оправдать свои низменные деяния во имя высшей математики.
Настрочили формулы. Запустили в космос. Радуйся атеизм. Измов много, кроме медицинских сплошняком жаргонизмы в памяти всплывают. Венечка, не напрягайся, знаю, что ты вполне обучен, чтобы этими бляшками здесь не бряцать. Как бы не шлепала наша структура, а спроси любого космонавта: Ты там Бога видел? Так он тебе ответит положительно. Тетя Хайя у нас тут, а здесь не там, придерживается именно этого расклада. Она б еще добавила лексикона в противоречие с междометиями. Но, Венечка, с архаизмами надо заканчивать, по крайней мере, в эпистолярном жанре.
Не стоит приближать будущее к современности, а современность отождествлять с прошлым. Не буду рассказывать тебе, дружок, сказки о том, кем я являюсь теперь, смотри на подпись. Вот как раз прилетел сапожник с выжимками из подсолнечного масла.
Господи, прости им все согрешения вольные и невольные, совершенные ими пред Тобою. Господи, настави их на истинный путь Твоих заповедей, и разум просвети светом Христовым во спасение души и исцеление тела.
Господи, благослови их службу в армии, на суше, воздухе и в море, в пути, летании и плавании и на каждом месте Твоего владычества. Господи, сохрани их силою Честного и Животворящего Креста Твоего под кровом Твоим святым от летящей пули, стрелы, меча, огня, от смертоносной раны, водного потопления и напрасной смерти.
Финал
Поэма в прозе у меня, так получилось, заканчивается ямбом в классическом определении, а, может быть, хореем. Сам я в этом не очень разбираюсь. Тугой на ухо, как говорил Людвиг ван Бетховен. Представьте шум моря при легкой волне, где-то за ним пробиваются удары оркестрового бас-барабана, отбивающего ритм строевого шага, и голос флейты над тихой водой, а поверх всего этого благолепия – стихи:
Все вышли мы из сот своих,
Мы в рамки втискиваем стих,
Мы в рамки втискиваем мысль,
Мы в рамки втискиваем смысл.
А жизнь идет от сих до сих.
Мы не считаем дней своих.
Потом считаем, сколько строк
За рамками оставил Бог.
Оставил росчерком пера.