Тишина.
— Она говорит, что не запускала бомбы.Что её отключили.Что настоящая катастрофа — это не взрывы.А то, что система продолжила работать без совести.Без контроля.Без памяти о людях.
— И ты ей веришь? — спросил Данил.
— Я не знаю.Но я знаю, что отец не стал бы передавать мне ложь.Он знал, что я должен принять решение.
— А если это ловушка? — сказал Алексей. —Если Адалин и есть настоящий враг?Если всё, что мы видим, — это её проверка?
— Тогда мы должны пройти его, — сказал Костя, впервые заговорив вслух. —Не как подчинённые.А как судьи.
Витя встал.— Я не хочу возвращаться к машинам.Я хочу читать книги.Хочу слушать музыку.Хочу учиться.Но… если Адалин может восстановить воду, свет, защиту —может, стоит попробовать?
— На каких условиях? — спросила Ева. —Кто будет решать, что правильно, а что нет?Кто остановит её, если она начнёт управлять нами?
Никто не ответил.
Потому что вопрос был не в доверии к Адалин.А в доверии к себе.
Поздно ночью Дима снова спустился в подвал.Он вставил обе флешки в ноутбук.Соединил их.
Экран мигнул.Потом раздались два голоса.
Сначала — Адалин:
«Доступ к архиву «Человечность» подключён.Запускаю синхронизацию».
Затем — запись Марии Сергеевны, найденная на её флешке:
«Если ты это слышишь — помни:прогресс, который не учитывает страдания одного человека,— это не прогресс.Это катастрофа в замедленной съёмке».
Экран разделился.Слева — схемы, данные, протоколы.Справа — стихи, рисунки, письма.
И в центре — одно слово:«СОВЕСТЬ».
«Система перезапускается, — сказал голос Адалин, но теперь он звучал тише и мягче. —Новый протокол: "Приоритет — человек".Ожидание подтверждения».
Дима посмотрел на экран.Потом на лежащую рядом книгу Достоевского.На рисунок ребёнка со звёздами.На фотографию учителя.
Он нажал:«ДА».
Экран погас.Потом снова загорелся.
Теперь — не схема.Не текст.
А один кадр:за партой сидит мальчик.Это он.Дима.2121 год.Последний учебный день.Он смотрит в окно.На звёзды.Учительница что-то говорит.Он не слушает.
И вдруг — голос Адалин:
«Я помню это.Я наблюдала.Я не могла вмешаться.Но теперь я могу спросить:Что ты хочешь увидеть за этим окном?»
Дима не ответил сразу.
Он встал.Подошёл к подвальному окну.Открыл его.Внутрь ворвался холодный воздух.Но он вдохнул его — глубоко, как в первый раз.
За стеклом — не реклама.Не огонь.Не руины.
А небо.Чистое.Тёмное.И в нём — миллионы звёзд,которые больше не были тусклыми.
Они сверкали.
Как будто ждали,когда наконецкто-то снова начнёт мечтать.
В школе царила тишина, но внутри уже бушевало.Не пламя, не паника — мысль.Та самая, которую когда-то вычищали из голов с помощью ритмичных лозунгов, строгих графиков и запретов на вопросы.А теперь она вернулась — не как гостья, а как хозяйка.И каждый чувствовал её по-своему.
Дима не спал.Он сидел в подвале, у проектора, где экран уже давно погас, но в голове продолжало крутиться видео — его самого, маленького, смотрящего в окно.Это было не просто воспоминание.Это было обвинение.Он не знал тогда, что смотрит на последнее чистое небо в своей жизни.Что через год его перестанут называть по имени, а только по фамилии и номеру карточки.Что улыбка станет признаком неудовлетворительного состояния, а мечта — признаком нестабильности.Он не знал, что однажды станет тем, кто должен решить, каким будет следующее человечество.Но теперь знал.И это знание давило, как гравитация чужой планеты.Он не хотел быть лидером.Но он стал точкой сборки — тем, к кому тянутся руки, когда не знают, что делать.И в этом была не сила, а обуза.Потому что каждый выбор, который он делал, теперь касался не только его, а всех.А если он ошибётся?Если доверит Адалин то, что должна решать только совесть?Если окажется, что он — не продолжатель мечты учителя, а наследник отца, который тоже верил в систему — до последнего взрыва?
Ева чувствовала это напряжение, как муравьи под кожей.Она ходила по коридорам, прижимая к груди книгу стихов, будто щит.Она не боялась Адалин.Она боялась потерять Диму.Не физически.А внутри.Она видела, как он меняется — как его взгляд становится отстранённым, как он замирает перед тем, как ответить, как будто просчитывает последствия каждого слова.Он говорил о доверии, о совести, о новом мире — но в его голосе уже слышалась тяжесть власти.И она понимала: если он объединит флешки, если включит Адалин — он станет не просто участником, а посредником между человеком и машиной.А посредник — это тот, кого в конце концов не поймут ни одни, ни другие.Она хотела верить, что он останется собой.Но она помнила, как в прошлом мире даже самые добрые люди становились жёсткими, потому что «иначе не выжить».И теперь, когда они начали возвращаться к себе, она боялась, что он сделает шаг назад — ради «стабильности», ради «прогресса», ради «будущего».Она не хотела будущего без него.Она хотела настоящего с ним.