Однимъ изъ первыхъ, кого мы встрѣтили на улицахъ Баденъ-Бадена, былъ его преподобіе мистеръ N, старинный мой пріятель еще до Америкѣ; встрѣча эта сильно меня обрадовала, такъ какъ общество этого человѣка, чрезвычайно воспитаннаго и мягкаго, дѣйствуетъ на меня какъ-то освѣжительно. Правда, мы знали, что онъ тоже находится въ Европѣ, но никакъ не ожидали, что встрѣтимъ его такъ неожиданно. Послѣ взаимнаго изъявленія восторговъ, мистеръ N сказалъ:
— Ну, мнѣ есть о чемъ съ вами побесѣдовать; во мнѣ, если можно такъ выразиться, сидятъ цѣлыхъ двѣ сорокаведерныя бочки: одна до краевъ полна всевозможными темами для разговора; другая — наоборотъ, совершенно пуста и, надѣюсь, вы не замедлите ее наполнить; мы съ вами засядемъ до самой полуночи, чтобы всласть наговориться; я вѣдь уѣзжаю отсюда завтра утромъ. На этомъ мы съ нимъ и порѣшили.
Нѣсколько разъ во время этого разговора я замѣчалъ, что рядомъ съ нами идетъ какой-то человѣкъ. Два или три взгляда, брошенные на него украдкою, убѣдили меня, что это былъ стройный, высокій юноша съ добродушнымъ, но независимымъ выраженіемъ лица, едва тронутаго первымъ пушкомъ молодости, одѣтый съ головы до ногъ въ легкое, бѣлоснѣжное полотняное платье. Мнѣ показалось также, что голову онъ держитъ такъ, какъ бы прислушивается къ нашему разговору. Какъ разъ въ эту минуту преподобный мистеръ N сказалъ:
— Тротуаръ очень узокъ для троихъ, такъ я пойду позади, но вы говорите, говорите, нечего терять времени, можете быть спокойны, и я не останусь въ долгу. — Только что онъ пропустилъ насъ впередъ, какъ съ нимъ поровнялся этотъ бѣлоснѣжный парень и, дружески ударивъ его своей широкой ладонью по плечу, заговорилъ съ нимъ добродушнымъ, веселымъ голосомъ.
— А_м_е_р_и_к_а_н_ц_ы, держу пять противъ одного и деньги впередъ, неправда ли?
Преподобный поморщился, но тѣмъ не менѣе кротко отвѣчалъ:
— Да, мы американцы.
— Богъ да благословитъ васъ; можете смѣло идти на пари съ кѣмъ угодно, что и я американецъ! Вашу руку!
Онъ протянулъ свою обширную, какъ Сахара, ладонь и когда на нее преподобный положилъ свою миніатюрную ручку, то послѣдовало такое сердечное рукопожатіе, что мы слышали, какъ лопнула перчатка нашего пріятеля.
— Не правда ли, какъ ловко я отгадалъ?
— О, да.
— Ха! Я тотчасъ же увидѣлъ, что мы вами съ одного поля ягода, какъ только прислушался къ вашему разговору. Давно уже вы здѣсь?
— Мѣсяца четыре. А вы?
— Давно ли я? Да ужь могу сказать, что не мало я здѣсь пожилъ! Вотъ ужь два года, какъ я сюда пріѣхалъ! Скажите пожалуйста, вы не скучаете по дому?
— Нѣтъ, не могу на это пожаловаться. А вы?
— Ахъ, ужасно! — Эти слова были сказаны имъ съ большимъ воодушевленіемъ.
Преподобный видимо сжился и чувствовалъ себя не совсѣмъ ловко. Хотя мы и не смотрѣли на него, но внутреннее чувство подсказывало намъ, что онъ поднялъ сигналъ бѣдствія, призывая насъ на помощь. Тѣмъ не менѣе, мы не трогались его положеніемъ и не спѣшили ему на помощь.
Между тѣмъ, юноша, взявъ своего собесѣдника подъ руку, продолжалъ идти рядомъ съ нимъ съ довольнымъ видомъ человѣка, который давно уже жаждалъ найти симпатичнаго и терпѣливаго слушателя, съ которымъ можно, наконецъ, отвести душу въ разговорѣ на родномъ языкѣ. Но, увы, языкъ плохо повиновался ему; мускулы рта, по привычкѣ, пріобрѣтенной съ дѣтства, работали попрежнему, но тѣмъ не менѣе шипящіе звуки нашего языка плохо ему удавались и многія слова изъ его фразъ не годились бы для хрестоматіи воскресныхъ школъ. Если читатель въ дальнѣйшемъ изложеніи найдетъ какія-нибудь неправильноcти, то я слагаю съ себя всякую отвѣтственность.
— Клянусь честью! Ужь если я не американецъ, то на свѣтѣ совсѣмъ нѣтъ американцевъ. И какъ только я услышалъ, какъ вы заговорили на нашемъ, славномъ, старомъ американскомъ нарѣчіи, то чортъ меня подери, если я едва удержался, чтобы не обнять расъ. Я, знаете, совсѣмъ вывихнулъ себѣ языкъ, выговаривая эти собачьи, девятисложныя нѣмецкія слова, какъ пріятно послѣ этой ломки поговоритъ по-христіански! Я вѣдь изъ западнаго Нью-Іорка. Зовутъ меня Чоллей Адамсъ. Я, знаете, студентъ. Живу здѣсь уже два года, и готовлюсь на ветеринара. Я, знаете, люблю эту науку, но, представьте, эти нѣмцы не желаютъ учить васъ на вашемъ родномъ языкѣ, они требуютъ, чтобы вы научились по-нѣмецки; и вотъ, прежде чѣмъ приняться за науку, я долженъ еще терять время, на изученіе этого несчастнаго языка.