Возможно, чтобы вызвать у меня раздражение, Роберт уничижительно отзывается о проститутках, к числу которых принадлежит и Маслова, одобряя строгость англичан: по приговору суда там несколько дней тому назад была повешена работница бара, застрелившая неверного возлюбленного. От женщин нужно со всей придирчивостью требовать приверженности семейным ценностям. Я говорю, что Толстой судил менее сурово, ведь именно Маслова проявила подлинное человеколюбие и пошла на жертву, выйдя замуж за нелюбимого Владимира Ивановича, чтобы подарить князю свободу. Так мы и спорим, в т. ч. о процитированной Толстым фразе Торо, согласно которой в государстве, где все еще есть рабы, каждый честный гражданин должен сидеть в тюрьме.
Постепенно Роберта придавливает дневная жара. Он идет все медленнее и погружается в молчание. Он внезапно останавливается, почти лишенный сил. Он бурчит, что у него свело ноги, но не хочет ни сесть, ни лечь. Разгневанный, он размахивает руками, словно желая отбиться от невидимого врага, пытается приседать и совершает неловкие движения вправо и влево. Помочь ему не дозволяется. У Вольфхальдена судороги возвращаются, так что он сам предлагает дойти кратчайшим путем до вокзала или автостанции. Я спрашиваю пожилую женщину, которая выглядывает из ткацкой мастерской, где ближайшая железнодорожная или автобусная станция, намекая на то, что моему спутнику трудно идти. Роберт вполголоса ругается, когда женщина показывает нам пешеходную дорожку, ведущую в Райнек. Но, осторожно спускаясь, он говорит успокаивающе: «Иногда все же стоит быть дружелюбнее к людям!»
Обед в Ochse в Райнеке. Пиво нагоняет на нас сон. Мы дремлем до прибытия поезда и в купе чувствуем себя будто спросонья. Его состояние тяжелее, чем я думаю? Меня переполняет тревога. Его последние слова при прощании: «Вы видели небесные краски Боденского озера?»
ХХХХV
Рождество 1955
Херизау — Занкт Галлен
Дождливое утро. Путешественники редки, ранневесенние зеленые луга и леса не располагают к зимним видам спорта. По дороге в Занкт Галлен мы ведем разговор о Кляйсте — несколько дней назад я смотрел в Шаушпильхаусе Разбитый кувшин. Я описываю Роберту заключенное между Кляйстом, Цшокке и Виландом в Берне пари, благодаря которому появилась эта комедия, отрицательное мнение о ней Гёте и испорченную ваймарскую премьеру: публика свистела и вела себя вульгарно. Роберт вспоминает, что видел постановку Принца фон Хомбург, когда был подмастерьем у книготорговца в Штутгарте.
Недавно он прочитал Витико Адальберта Штифтера, он нашел роман «отчаянно скучным». В то время творческая сила Штифтера уже, должно быть, существенно исчерпалась.
Он пренебрежительно говорит о массовой раздаче премий начинающим писателям: «Если их рано баловать, они навечно останутся школьниками. Чтобы стать человеком, нужны страдания, отсутствие признания и борьба. Государство не должно быть повивальной бабкой для писателя».
Его необычайно позабавило поведение исландца Халлдора Лакснесса, удостоенного в этом году Нобелевской премии по литературе. Он не читал его произведений, но видел в журнале фотографию Лакснесса, которую счел весьма показательной. Даже сейчас у него вызывает смех самодовольство, с которым Лакснесс кружил в танце шведскую принцессу во время торжества в Стокгольме. На лесной тропинке он демонстрирует мне, как Лакснесс, одетый во фрак, но напоминающий молодого крестьянина, крутил ее так, словно собирался воскликнуть: «Теперь в моих руках не только Восток, но и Запад!» Незадолго до этого Лакснессу также вручил премию СССР. Группка немецких и швейцарских лауреатов Нобелевской премии перед лицом такой удали тихо съеживается.
На этом мои записи о наших прогулках заканчиваются. Некоторые листы более раннего времени утеряны, а о последних прогулках я заметок не делал. Чувствовал ли я скорый конец? Хотел ли я, чтобы они канули в безмолвие? Я не знаю. Размышлять о таких поступках или упущениях бессмысленно. Так же, как было бы бессмысленным публиковать отретушированные фотокарточки Вальзера, не соответствующие действительности. Правдиво передать его своеобразие и взгляды стало для меня высшим законом, исполнение которого оправдывает обнародование этих интимных заметок.
Если здесь часто говорилось о еде и напитках, определенные темы порой повторяются и полны противоречий, а также встречаются места, которые могут шокировать читателей, то лишь потому, что я рискнул во имя правды, которой заслуживает такая самобытная личность, как Роберт Вальзер, даже если эта правда бросает на него некоторую тень. Меня утешает то, что наши прогулки привнесли некоторое разнообразие в монотонность его жизни в лечебнице; более заинтересованного в совместных прогулках товарища мне не найти.
В сумерках 25. декабря 1956 года я выглянул из окна своего темного жилища: в окрестностях засверкали первые свечи на елках. Рядом со мной лежал мой больной далматинец Аякс, которого я не хотел оставлять в тот вечер одного. Из-за его плачевного состояния я перенес очередную прогулку с Вальзером с Рождества на Новый год.
Внезапно зазвонил телефон. Дежурный врач лечебницы Херизау сообщил, что днем Роберт был найден мертвым в снежном поле — там мы провели незабываемые часы на Рождество 1954 года и в Страстную пятницу 1955 года.
В ту ночь мне больше не хотелось видеть рождественских елок. Их свет причинял мне слишком сильную боль.
Последняя прогулка
Рождество 1956
Херизау — Шохерберг — Розервальд — Вахтенэгг
За тихим утром 25. декабря следует обед, в честь Рождества более обильный, чем обычно. Роберт наслаждается едой в компании других пациентов; звон вилок, ложек и ножей звучит для него как веселая музыка. Но ему хочется отправиться на прогулку. Тепло одетый, он выходит на свет снежного пейзажа. Из лечебницы его путь лежит через темный подземный переход к вокзалу, где он так часто дожидался друга. Скоро они вновь отправятся на новогоднюю прогулку, в хорошую или плохую погоду. Его влечет к руинам в Розенберге. Ему доводилось бывать там, в одиночку или в компании. С хребта открывается пленительный вид на цепь Альпштайн. Полуденный час успокаивает: повсюду снег, чистый снег, насколько хватает взора. Когда-то он написал стихотворение, которое оканчивается словами: «Снегопад, будто облетают лепестки розы». Оно не особенно удачное. Но именно так и должен раскрываться человек.
Одинокий путник полной грудью вдыхает чистый зимний воздух. Его почти можно есть, настолько он осязаемый. Под ним лежит Херизау. Заводы, дома, церкви, вокзал. Меж буков и пихт он взбирается на Шохерберг, возможно, слишком быстро для своих лет. Но его, несмотря на учащенное сердцебиение, тянет все дальше и выше. Далее из Розервальда к Вахтенэггу, западной вершине Розенберга, от которой он хочет отправиться через небольшую лощину к холму по ту сторону. Его охватывает желание закурить. Но он не поддается. Он откладывает удовольствие на потом, когда будет стоять у руин.