— Но ты же понимаешь, что всё это — иллюзии? Никакие красные шапки тебе сейчас не грозят…
— Подожди, было что-то ещё… Мне казалось, что раскрыв ту рукопись, я запустил весь сатанинский механизм…
— Не ты её автор!
— Автор создал книгу; я — сделал его вымысел реальностью тем, что стал читать… Поэтому прощенья нет и быть не может.
— Чего ты повторяешь детские фантазии? Ты сам уж вон — отец семейства!
— Это и жутко! Жорж… — он словно я сам в те дни и… Его ненависть! Его обвинения! Его жестокость!.. На прошлой неделе он чуть не прокусил мне руку…
— И что ты ним за это сделал?
— Ничего. Я даже не позволил Полине его ударить… Поверь, мне было очень трудно, но я не причинил ему никакого зла. Только это ничего не меняет. Зло у него в крови. Он как зеркало моей исковерканной души.
— Да он обычный пацан! Дети всегда дерутся, грубят, ломают что-то. Подрастёт — научится с собой справляться. Как и ты.
— … Какая стужа! Можно как-нибудь заткнуть пробоину?
— Молоток и гвозди есть?
Эжен взял новую и последнюю подушку, прибил её по краям к опустевшей раме, подбросил в камин щепок и вернулся к Максу, уже накрывшемуся одеялом.
— Как вы провели вечер?
— Неплохо. Даже весело.
— Не говорили обо мне?
— Нет. Но думали.
Макс слабо улыбнулся.
— Хочешь спать? — спросил Эжен.
— Да, но и поесть не отказался бы.
Через минуту Макс откусывал в темноте от булки, смазанной соусом. Заморив, он повернулся на бок лицом к стене и глухо попросил:
— Скажи мне что-нибудь ещё.
Что ему сказать? Что Анастази любила его больше всего на свете? Это прозвучит упрёком и намёком на необратимость прошлого. Педантично внушать, что спасение нужно лишь ввиду действительной опасности?… Но способен ли он сейчас внимать логике?
— …Я очень люблю, когда падает снег.
— Я тоже… Ещё.
— … Твои малыши и впрямь очень похожи на вас с Анастази. Даже слишком…
— Это естественно для второго поколения. Нази ведь тоже первая в своём роду.
— Она знала своих родителей.
— В ней не было ничего от них… Она словно сошла с небес. Словно по прошествии этих миллиардов лет со дней творения Бог проснулся, увидел, как выродился мир, и — создал её,… прекрасную, как надежда,… дал ей это святое имя…
— Но она не смогла исцелить тебя…
— Между нами всегда кто-то стоял… Граф де Ресто — вот кто уж точно был железным прагматиком.
— Он женился из-за приданого?
— Хуже. Их брак был селекционным экспериментом. Как-то граф с воодушевлением объяснял мне свою теорию смешения благородной и плебейской крови ради удачного потомства. В его глазах божественная красота Нази была лишь многообещающей породой, ради которой он изображал доброго, почтительного супруга, хотя считал свою избранницу умственно и нравственно неполноценной. Однажды целый вечер с хохотом рассказывал мне, что застал её читающей книгу… Интересно, чем его сейчас забавляют черти.
— А как она к нему относилась?
— Её чувство к нему большинство женщин называют любовью, а большинство мужчин — страхом.
— По-моему, все женские чувства — это просто разновидности страха.
— Затем и нужно их любить, и совершенствовать свою любовь, чтоб, по словам евангелиста, она уничтожила страх.
Глава IX. В которой наступает зима
Серый Жан привёл Люсьена в свою спальню и уступил своё место рядом с прекрасной Маргаритой. Так и продолжилось. Днём найдёныш почти не вставал с постели, отдыхая. Его хорошо кормили, ни к чему не принуждали, но он стал очень бояться темноты и сам приходил к своим мучителям. Сначала они бывали с ним довольно деликатны, но вскоре, распаляясь от его красоты и податливости, забывались и нередко доводили жертву до бесчувствия, впрочем не наносили ему ран, просто изнуряли.
«Неужели это происходит со мной!?» — было его обычной первой мыслю, когда, проснувшись часу в пятом, он вспоминал, где находится и для чего.
Он выдержал в таком режиме около недели, потом почувствовал, что не в состоянии встать. Испугался не столько самого паралича, сколько того, что грядущую ночь придётся провести в пустоте и холоде… Он недолго проплакал. Пришёл Серый Жан и тихо присел рядом.
— У меня отнялись ноги! — прорыдал Люсьен, — Меня тошнит! Я не могу заснуть!