— Наверное, стоит установить логическую преемственность между нашими днём и ночью, — сказал генерал.
— Что ж, способов много.
— Для меня только один, и это не карты.
— Мне самому они осточертели, — усмехнулся Макс.
Через четверть часа маркиз и граф стояли друг против друга в самом большом и светлом зале особняка, оба босые и полураздетые, у каждого левую руку обтягивала до локтя железная перчатка, а в правая держала старинный эсток — помесь шпаги и лома, длинный, увесистый, грозный.
Со стороны и в начале Арман смотрелся лучше противника: он был крепче и смелей, но Макс оборонялся успешно. Жизнь в аскезе сделала его выносливым и ловким. Было у него и нечто непредусмотренное фехтовальным искусством, как его преподают: он предчувствовал каждое движение Армана — не интуитивно и приблизительно, а совершенно точно, и каждый новый выпад не парировал, а пресекал, сам не вполне понимая, что творится.
В Армане работала механика: мощность мышц, тяжесть оружия, сила инерции, сила ударов и их траектории, которые бойцовский гений в Максе мгновенно заранее рассчитывал без малейшей погрешности. С каждым столкновением оружий премудрый змий спинного мозга схватывал данные, за сотую секунды переваривал их и отправлял вовне команды безупречной тактики. Обеспамятший от азарта, Макс спускал противнику ошибку за ошибкой; он не мог вообразить, что схватка, длящаяся уже больше часа, прекратится. В его руки и ноги вплёскивалась без конца сладострастная ярость. Его железное щупалище металось, настигая и кусая близнеца, добывая новые глотки блаженной дрожи до костей.
Но вдруг Арман отшвырнул свой эсток.
У Макса потемнело в глазах, ликование опрокинулось, в спине заныло болью голода.
— Чего вам надо!? Видеть, как я упаду!!? — прокричал генерал, задыхаясь.
Веки Макса поникли. Он вытянул руки вверх и вперёд и последнюю искру своего счастья бросил, с размаху всадив клинок в паркет. Потом с трёх попыток взглянул на противника.
— Я вот что понял! — продолжал военный, — Сохранить своё достоинство труднее победителю! Видели бы вы себя сейчас! Вы отвратительны!
— Ещё нет, — ответил Макс, стаскивая перчатку-щит.
Арман отдышался, задумался и переменил тон:
— Вы удивляете меня, Максим. Я считал вас человеком… рациональным… Победа ваша, но иначе как пирровой её не назовёшь. Солнце ещё не село, а мы оба уже ни на что не годимся.
— Солнце ещё не село, — недобрым эхом повтори Макс, — Вы мне должны, и в карты не отыграетесь.
Де Монриво досадовал. Он был старше и годами и титулом, да и честь солдата не позволяла уступать, но, коль скоро сил на её защиту не хватило, пришлось дипломатничать:
— Не будем спешить, — миролюбиво произнёс он, обнимая Макса за плечи и уводя его из злополучного зала, — Сейчас самая пора обедать. Нам, конечно, надо умыться и переодеться. Для этого всё готово.
Обедали, сидя или полулёжа на полу, как древние римляне, в просторных белых льнах.
— Я позволил себе пару резкостей. Сожалею, — говорил хозяин дома, — Вы всегда были мне более чем симпатичны. У нас с вами есть что-то общее, чего нет у других.
Макс молча резал и поедал жаркое из печени в баклажане. Правая рука уже подала в отставку и дорабатывала последний час. На ум приходили дети — сыты ли они?…
— А давайте сейчас (или немного погодя) нагрянем к милашке де Рольбон! К ней последнее время зачастил де Марсе. Уверен: они оба будут нам рады.
— Давайте сейчас расстанемся, а дня через три…
— Я подыщу вам кого-нибудь более подходящего…
— Не надейтесь.
Глава XII. В которой Эжен проявляет фантазию, но не привязанность к семье
Проводив стекольщика, Эжен расположился с малышами на кровати — они взяли с него слово, что он переночует здесь с ними. Он согласился и перед сном рассказал им сказку:
Некой бедной девочке подарили красную шапку, и вскоре все вокруг забыли имя этой малютки, а звать её стали Красной Шапочкой. Однажды мать отправила её с гостинцами в соседнюю деревню — к бабушке, а дорога лежала через лес, где жил волк. Он сразу заметил девочку и бросился на неё, но вдруг остановился, словно в ужасе, припал к земле — вот так — и сказал: «Я не имею чести быть знакомым с вами, мадемуазель, но готов служить вам провожатым». Она ответила, что не заблудится. Он спросил, куда она идёт; она сказала: к бабушке. «Откуда у вас этот головной убор?» — спросил волк. «Мама подарила. Всем нравится. А вам?». Волк поднялся, оскалил зубы: «Судите сами, может ли он нравится мне, если люди в таких вот шапках убили всю мою семью! А я ведь сам родился человеком. Это горе превратило меня в зверя. Я ненавижу тебя с твоей шапкой. От неё и от тебя словно пахнет теми руками, что задушили мою сестру! Тебя я не хочу губить: ты слаба и невинна, но ты сейчас же отведёшь меня к бабке твоей или к матери, чтоб я съел ту или другую, а откажешься — поплатишься сама!».