Макс говорил негромко, но трое продавцов и четверо клиентов позабыли обо всём. Они не дыша внимали проповеди денди, борясь с желанием забить в ладоши.
— Одного стоит стыдиться — малолюбия. Не дав на дню блаженства женщине, проси прощения у Бога! Если в тебе нет любви — сделай всё, чтоб все были уверены в обратном. Это единственная ложь, которая благословенней правды.
Эжен склонил глаза к мыльному прилавку.
— А у них тут есть запахи сена, сосновой смолы, тины,… талого снега? Я помню их. Они мне нравились… Земляника… Да кто тут нюхал её настоящую!..
— Давай выберем что-то для тебя, — ласково предложил Макс. Моментально возникший продавец угодливо направил конечную фалангу указательного на ассортимент:
— Вам, сударь, будут к лицу миндаль и зелёный чай. Если вам нравится что-то романтическое, попробуйте ароматизированную морскую соль. А вот шампунь с экстрактом хвои, — он рассмотрел Эжена изблизи и осмелел, попробовал хохмить, — Он составит гармонию с вашей щетиной.
Эжен глянул на него исподлобья, подумал: козёл! — и сказал:
— Хорошо. Заворачивайте.
— Никакой хвои, — сурово вмешался Макс, — Соль тоже пока отменим. Нам нужна хорошая пена для бритья, туалетная вода — что-нибудь ненавязчиво пряное. К предложенному мылу прибавьте дынное и банановое.
— Обратите внимание, ваша милость, — продавец перешёл на подобострастный шёпот, — Если вы набожны, то…
В правом верхнем углу прилавка лежали завёрнутые в тонкую белую бумагу кресты с распластанной на них под обёрткой фигуркой.
— Это тоже мыло?
— Да. С благороднейшим запахом розы и ладана.
— Какое кощунство! — воскликнул Эжен.
— Ничуть. Освящено в самом Ватикане!..
— И поэтому стоит триста тридцать три франка за штуку!?
— Это ещё скидка в преддверии Рождества.
— Что, ровно половину скостили?
— Хватит, Эжен. Я не собираюсь его брать. У вас есть растворимые лепестки?
— Конечно, ваша милость. Какие вас интересуют? Голубые? Пурпурные? Жёлтые?
— Белые. И ещё какое-нибудь душистое масло.
— Алоэ, — благоговейно пропел продавец.
— Не едкое?
— О, вовсе нет.
— Спасибо. Подготовьте счёт.
— Одну минутку.
Макс отошёл к кассиру, а Эжен задержался.
— Слушайтесь вашего друга, — сказал ему продавец, — и будет иметь успех в обществе.
— Дайте мне ещё один совет, — Эжен пробил кулаком стекло, взял из осколков пузырёк с экстрактом хвои, — и будете иметь свой язык в это бутылке.
Сунул флакон в карман, кинул от груди остолбеневшему парню скомканную тысячу и вымчался на улицу, где его догнал Макс с усмешкой:
— Ну, ты красавец. Не поранился? (- Эжен повертел пред глазами невредимую ладонь — )… Пройдёмся. Кажется, мороз ослаб.
— … Нам в другую сторону.
— Ага, конечно… Успокойся. Он это заслужил.
— … Как это — растворяемые лепестки?
— Они сделаны из мыла.
— А… Там были банки с как бы розовым просом. Оно тоже растворяется?
— Само собой.
Тоска Эжена достигла таких размеров, когда включается защита воображения. Вот конная статуя Наполеона, отлитая из мыла с запахом лавра на площади; все в восторге, но начинается дождь… под копытами пена, слизь, и прохожие, поскальзываясь, шлёпаются к ногам оплывающего идола… Кому-то вместо чёрной икры подсунули этот тающий горошек, промазанный ежевичным сиропом… Цветочная ваза из мыла… Толстая голая, розовая груша… мыло для похабников… А вот моё сердце, мадам, — алое сердце из мыла…
— … это и есть наш хлеб насущный, — говорил о своём Макс, — Ты полюбил в Дельфине дочь её отца. Полюби же и в Анри де Марсе ребёнка, которым он когда-то был.
— Де Марсе зовут Анри?
— Да. Как твоего младшего брата.