Против всего этого Музафер-бей не возражал. Что касается деловой сферы, то, по его, Музафера, мнению, необходимо прислушиваться к велению времени. Но проблема религии…
— И в этом вопросе мы непременно станем либералами. Партийное большинство склоняется именно к либерализму в вопросах религии. А разве есть другой путь, кроме подчинения воле большинства? — спросил Зекяи-бей, и вопрос прозвучал риторически.
— Ну, знаешь ли…
— Знаю. И несмотря ни на что, другого пути нет. Пусть государственной религии боятся те, кто считает ее иллюзией, кто творит противозакония. Ты думаешь, государственная религия нашего времени останется такой же, как в эпоху средневековья? Нет. Если б мы даже хотели, это уже невозможно. Современная государственная религия утратит свою реакционную сущность.
— Похоже, что ты уже принял решение…
Зекяи-бей утвердительно кивнул головой.
— Так чего же ты ждешь? — спросил Музафер. — Выйди в отставку и вступи в другую партию.
Зекяи-бей не ответил. Он знал, что и когда следует делать. Сейчас он вербовал единомышленников. Он хотел убедить Музафер-бея принять свою точку зрения, с тем чтобы вместе выжидать удобный момент. Он снова потянулся за вермутом.
Компания очнулась только к полудню. После легкого завтрака сели в автомобили. Вымытые дождем машины, рокоча, двинулись по мокрому проселку. Дорога проходила через деревню. Дети, женщины, мужчины молча провожали их долгими взглядами. Они уже привыкли к таким выездам, привыкли к тому, что молодой бей, получивший в наследство после отца имение, поля, дома в городе, ведет развеселую жизнь и не стесняется порой превращать имение в публичный дом. В деревне судачили о вдове Наджие, а на непомерное распутство Музафер-бея закрывали глаза. Не то чтобы пьяные оргии в имении не раздражали крестьян, но на стороне Музафер-бея была сила, он славился еще и как прекрасный стрелок, и крестьяне знали, что, если Музафер-бей собственноручно убьет человека, судья не осмелится возбуждать дело. И чтобы не попадаться бею под руку, крестьяне старательно обходили имение стороной, особенно когда к бею наезжали гости и полошили всю округу буйным весельем. Но не это было главной причиной неприязни к молодому бею, а его несправедливость. Стоило крестьянской скотине забрести на землю бея, как он появлялся на балконе с двустволкой и стрелял в животное. Он считал своей всю землю далеко вокруг барского дома, не желая различать полей, принадлежавших деревне, на которые у крестьян имелись законные купчие, и расправлялся с теми, кто пытался возражать. Крестьяне пока молчали, выжидали, но все симпатии перенесли на партию, против которой агитировал Музафер. Если все, о чем говорили ораторы, приезжавшие в деревню, осуществится и новая партия победит на выборах и придет к власти, они всем миром заставят бея расплатиться. И пусть молоко, впитанное беем от матери, пойдет у него носом! Ненависть к Музафер-бею все возрастала. Крестьяне начинали роптать вслух, а сторонники крайних мер шли еще дальше: они считали, что следует поджечь имение и пусть живьем сгорит блудник вместе с городскими распутницами. Так считали Хабиб и его братья, больше всех натерпевшиеся от бея. Он отрезал у них надел и присоединил к своим полям. Хабиб и братья нанимали адвокатов, но все впустую: через пару дней те бросали дело, даже не доводя до суда.
Автомобили, увозившие женщин в пестрых одеждах, уже скрылись из виду, а крестьяне все стояли у обочины, и каждый вспоминал свои обиды. Люди умолкли, когда в воротах показалась фигура Ясина-ага. Только Хабиб, кивнув в сторону управляющего, сказал:
— А этот опять всю ночь с ружьем простоял.
— Сторожил?
— Ну да, у ворот… — Хабиб выругался. — Сводник…
Ясин шел узнать, не будет ли машин в город. Ему показали грузовик. Дав шоферу задаток за место в кабине, Ясин поспешил в имение собираться.
Узнав, что Ясин-ага едет, Залоглу кинулся целовать ему руки.
Гюлизар и батрачки, наблюдавшие эту сцену, хихикали. Все знали, почему Залоглу целует управляющему руки.
Подкатил грузовик.
Залоглу помог Ясину сесть, почтительно попрощался.
Значит, через несколько дней все плохое кончится и он обнимет Гюллю. Залоглу не сиделось на месте. У него сладко щемило в груди. Он вспомнил Гюллю, какой видел ее в тот вечер. Гюллю выше ростом и сильнее его — это правда. Но он мужчина, и это главное, а не его красота. И надо же было такому случиться с усами, и именно теперь…