Джемшир даже напрягся весь, но вида не подал, что жалко. Перелистал во внутреннем кармане пять сотенных бумажек, вытянул одну и протянул Решиду. Тот жадно схватил ее и с убежденностью, которую ему придала сотенная купюра, заговорил:
— Ты не думай, не расстраивайся, брат. А давай-ка сделаем по-нашему. И провалиться мне, если я ради тебя, соловей мой, как-нибудь ночью не прикончу этого… сына. Ну что нам? Хык-хык двумя выстрелами… Эх, быть бы мне сейчас помоложе лет хоть на десять, против пятерых таких вышел бы! Выпьем! Твое здоровье.
Они выпили. Шашлычник поставил любимую пластинку Джемшира.
Джемшир забыл о пятистах лирах, полученных от Ясина, и о сотне, которую он скрепя сердце отдал Решиду, и о Гюллю, и об арабе Кемале, отбирающем у него дочь и деньги. Джемшир плавал в пустоте, освещаемой лучами, которые, отражаясь, ломались в стеклянной посуде и гасли, и испытывал неописуемое блаженство. Грузно откинувшись на стуле, он сидел, закрыв глаза. И не открывал их, пока не кончилась песня. А когда поднял веки, съежился под взглядом маленьких колючих глазок Решида. Тот походил на злого духа.
— Не тужи, Джемшир-ага, — не заговорил, а запел цирюльник. — Мы еще поживем, мы еще попьем и поедим и повидаем свое. Нутром своим чувствую, сам аллах внушает мне это. Не тревожь себя понапрасну. Если есть аллах на свете, он не оставит нас. Смотришь, в один прекрасный день все и переменится к лучшему.
Джемшир уныло вздохнул.
— Не вздыхай так. Не годится терять надежду уповающим на аллаха. Аллах вдохнул жизнь в яйцо, будь благословенно его величие. Не унывай. Что ни делает аллах — все к добру… А все же случись это лет десяток тому назад, увидел бы ты, на что способен Решид.
— Убил бы?
— А ты что, не знаешь меня? Мне только решиться.
— И ни минуты не колебался бы? — ухмыльнулся Джемшир.
Решида взорвало.
— Ну что пристал? Сказано, не колебался бы!
— Вся моя надежда на твою жену, Решид. Уж если кто может уговорить девчонку, так это она. Ведь правда?
— Не сомневайся, она старается. «Дочка, — говорит, — послушай меня, старую. Глупость ты делаешь своим отказом. Соглашайся, говорит, будешь хозяйкой большого имения. Будешь разъезжать в автомобиле, красить губы. Сама себе голова, что хочешь, то и делай…»
— Ноет у меня все внутри, Решид, не по себе мне как-то.
— Я всех этих тонкостей не понимаю. Знаю одно — этого араба надо убрать.
— Как убрать-то? — спросил Джемшир. Он стал прикидывать в уме, на кого в этом деле можно положиться.
— Что же Хамза не идет? — спросил Решид.
Джемшир на минуту задумался:
— Сегодня какой день?
— Вторник.
— У директорской жены он, вот и не идет.
Жена управляющего фабрикой, молодящаяся женщина в розовом пеньюаре, обняла Хамзу за шею и смотрела на парня влюбленными глазами.
— Ну зачем это тебе? Попадешь в беду!
Ей не хотелось давать ему револьвер, вокруг которого велись в последние дни все разговоры Хамзы, но она боялась рассердить его отказом.
Хамза подкрутил иссиня-черные усики, сдвинул брови.
— Ну и пусть попаду в беду!
Женщина положила голову ему на плечо.
— А что я буду делать? Скажи, Хамза, что мне тогда делать?
— Человек должен хранить свою честь.
— Это верно. Но тебя не касается честь Гюллю!
— Не касается? — метнул взгляд Хамза.
— Нет. Отец твой жив, пусть он и заботится…
Хамза сбросил обнимавшую его руку.
Бехие улыбнулась и снова обняла его, крепче, потянула к себе.
В дверь постучали. Она отодвинулась от Хамзы, запахнула халат и раздраженно крикнула: «Войдите!»
В дверь просунулась тоненькая горничная в белом переднике.
— Господин прислал человека за облигациями!
Схватив со столика у кровати бокал, Бехие запустила его в горничную.
— А, чтоб твоего господина и тебя вместе с ним… Убирайся отсюда!
Горничная успела прикрыть дверь. Бокал разлетелся вдребезги.
Хамза насмешливо свистнул. Он встал, надел пиджак.
— Послушай! — серьезно попросил он. — Так ты дай мне, я пойду…
— Что?
— Ну что, револьвер!
— О аллах, да зачем он тебе?
Хамза присел на кровать.