Зекяи-бей обернулся и окинул вошедших безразличным взглядом.
Музафер-бей кипятился.
— Придется все-таки надавать ему тумаков в порядке назидания!
— С какой стати? — урезонивал его Зекяи. — Какое тебе дело до них?
— Да нет мне до них дела, но…
— Никаких «но»! Брось ты эти свои восточные привычки. Иметь библиотеку в тысячи томов, ездить в Европу, Америку… Стране нужны не восточные нравы, а истинная цивилизация. До тех пор пока мы не ощутим в нашей стране, в самих себе, в самых отдаленных уголках наших душ западную демократию…
Музафер-бей отвернулся. Он искал глазами незнакомку, поразившую его воображение.
Зекяи-бей обиженно заметил:
— Я, собственно, к тебе обращаюсь.
— Да-да, продолжай. Я слушаю…
— Так вот, пока мы не обнаружим, что пришел конец восточным обычаям, безмерному национализму, то есть шовинизму…
— Что за божественная женщина! — восхищенно произнес Музафер.
В дверях зала показалась компания высоких один к одному розовощеких американцев — дельцов, а может быть, инженеров. Они держались за председателем партии, весело, беззаботно и бесцеремонно разглядывая зал.
От Музафер-бея не ускользнуло поведение женщины в красном шарфе. Она преобразилась с приходом этой компании. Грациозно изогнув лебединую шею, она настойчиво смотрела на американцев и улыбалась.
Прошествовав через зал, они уселись за стол главного редактора партийкой газеты.
Музафер рывком повернулся к Зекяи-бею.
Тот ухмыльнулся.
— Стол главного редактора в цене!
Музафер налил себе водки, раздраженно опрокинул рюмку в рот.
— А что это значит, догадывайся сам!
И тут же объяснил.
— Это значит, что на выборах победит партия наших конкурентов, то есть программа партии наших конкурентов, которая, — Зекяи-бей поднял палец, — требует ликвидации этатизма, мой дорогой!
— Ненавижу предсказателей… — проворчал Музафер.
— Попомни мои слова. На этих выборах и на следующих…
— Не забывай девятьсот тридцатый год…
— Да, но обстановка изменилась.
— Вот и выпьем!
Музафер-бей покосился на женщину в красном шарфе. Она ловила каждое движение за столом, где сидели председатель партии и американцы.
Зекяи-бей улыбнулся.
— Не теряй времени! Проиграешь.
— Почему?
— Не видишь разве. Даже эта… в шарфе, перекинулась на ту сторону.
— А знаешь, меня забрало, — признался Музафер.
Они рассмеялись.
Когда притушили свет, они перешли в зал для игры в бридж. К Музаферу подошел гарсон во фраке, наклонился и передал, что господина Музафер-бея спрашивают двое.
Музафер вышел из зала. Его ждали Ясин и вербовщик Джемшир. Джемшир съежился, увидев бея.
Музафер позволил ему поцеловать одну руку, другую.
— Что там с этой свадьбой, Джемшир-ага?
Джемшир, огромный и неуклюжий, как медведь, поднявшийся на задние лапы, судорожно проглотил слюну.
— Может быть, есть уважительная причина, скажи?
— Какая причина, мой господин?
— Ну там… У твоей дочери есть возлюбленный, она не хочет выходить замуж… Всякое бывает. Скажи прямо, настаивать мы не будем.
Джемшир припал к рукам Музафера и, виновато заглядывая в глаза бея, прорычал на ломаном турецком языке:
— Пришибу ее! Тебе уже насплетничали? Уже. Но пока я жив, бей, будет по-моему, милостью аллаха.
— Итак?
— Дозволь повременить несколько дней, господин. А потом голову мне руби, если что!
— Прекрасно. Через несколько дней, Ясин, возьмешь Рамазана и поедешь к ним. Кончайте с этим. Ты ведь нам не чужой…
— Я на все готов ради тебя, господин, умру ради тебя. Как пес у твоей двери, хочешь убей, и пусть моя кровь принесет тебе счастье.
Музафер кивнул и повернулся к ним спиной.
Ясин и Джемшир вышли.
— В следующий раз приду, я тебе — деньги, ты мне — девчонку! — сказал Ясин.
— Волей аллаха… — отозвался Джемшир. Он ничего не; соображал.
— Ладно, с твоего разрешения я пошел.
— Счастливо, ага, доброй тебе дороги, ага. Привет Рамазану-эфенди.
Они расстались.
Джемшир направился к Решиду.
Там уже сидели Хамза и Мамо. Цирюльник рассказал, что пришел Ясин-ага и увел Джемшира: того потребовал сам Музафер-бей.
Теперь они с нетерпением ждали возвращения Джемшира.
Вот уже несколько дней Решид не знал, куда деваться от тоски. Он никак не мог прийти в себя после той сцены в полицейском участке. И жена его, и он уж, кажется, все слова высказали, уговаривая девчонку смириться, и все попусту. Уперлась, как коза.