— Так, так… Значит, уже не говорит свое «не хочу»?
— Ничего не говорит, молчит… Сидит, думает. Пусть думает, мы потерпим. Дорогу одолевают ногами, лес — топором. А мы Гюллю — терпением… Да и зять твой будущий, Рамазан-эфенди, правду сказать…
Хамза спесиво спросил:
— Надеюсь, ты рассказал ему, как я прихлопнул этого черномазого смазчика?
— А как же.
— Разошелся, мол, Хамза, выхватил револьвер… Так?
— А ты меня не знаешь? Уж я расписал.
— Намекнул бы, чтобы пришел навестить.
— Конечно, придет.
Залоглу принес несколько пачек дорогих сигарет, взятых из запасов дяди, икру, чай, кофе, сахар, килограмм мяса.
— Браво, — приветствовал он Хамзу. — Дай тебе аллах всего, чего хочется.
Хамза напыжился.
— Пока я жив, я не позволю всяким подонкам марать нашу честь, — с деланным безразличием заявил Хамза. — Я позабочусь о твоих интересах.
— Благодарю. Как здоровье?
— Здоровье? Ха, какой может быть разговор о здоровье? Нам здесь дышится не хуже, чем везде.
Залоглу уперся в Хамзу восхищенными глазами.
— А тому, кто посмеет поглядеть на нас косо, мы напомним, кто мы такие! Не так ли, Ибрагим-ага?
— Верно!
— Чего недостает, так этого! — Хамза щелкнул себя около кадыка. — Будь здесь чем горло промочить — сколько хочешь просидеть можно…
— А женщины? С женщинами здесь как? — прошептал Залоглу.
Хамза вздохнул.
— Ах, зятюшка… И не говори, с непривычки — хоть подыхай… Молодость дает себя знать. Ну ничего, дай только выбраться отсюда, мы себя покажем, а?
Однажды Решид, радостно блестя булавочными глазками, принес новость: Гюллю согласна!
Хамза впервые за много дней позабыл о тщательно разыгрываемой им гримасе, долженствовавшей изображать лицо бывалого каторжника, и чуть не запрыгал от радости. Сестра переезжает в имение Музафер-бея! Теперь и умирать не надо. Он уже видел перед глазами огромное имение — усадьбы, амбары, хлопковые поля. Через каких-нибудь два года он наверняка выйдет из тюрьмы и начнет отгрызать куски от этого пирога. Ведь оно будет считаться в какой-то степени имением его сестры? А когда Музафер-бей умрет, имение перейдет ей целиком.
Вечером он выставил угощение для всей камеры — чай, кофе и сигареты с гашишем. Ибрагим играл на гитаре. Веселились вовсю, на зависть соседям.
Хамза рассказывал:
— Знаете, какой зять у меня! Его дядя всемогущ, как аллах, Музафер-бей его имя. Однажды один паша непочтительно заговорил с ним. Настоящий паша, не знаю уж какого султана, но не чета нынешним! Так вот, дядя моего зятя призвал их к ответу — их было даже несколько, — пашей, и, не дав им опомниться, принялся молотить их стулом по головам. Видели бы вы, как эти господа улепетывали от него! Такой человек! А его поля, дома, особняки… Богач. Ибрагим-ага видел моего зятя. Скажи, Ибрагим-ага, каков он тебе показался?
Ибрагим-ага подтвердил, что зять у Хамзы — молодцом.
В этот вечер вся камера глядела Хамзе в рот и особенно охотно поддакивала ему.
Хамза размечтался: он сидит за рулем сверкающего лаком автомобиля Музафер-бея. На голове у него медная кепка, рукава рубашки засучены до локтей; он мчится с ветерком. Он едет в Стамбул, в Стамбул, знакомый ему пока по открыткам и фильмам…
А Гюллю говорит:
«Хамза, брат мой, имение не мое, а твое! Ты мой единственный брат. Кроме тебя, у меня никого нет на свете! И здесь — все твое!»
Ибрагим смотрел на Хамзу. Красивый парень, а сестра, наверно, еще краше! Ибрагим старался представить себе сестру Хамзы. Лицо Хамзы расплывалось, таяло, и вот на месте Хамзы перед Ибрагимом сидела его красавица сестра.
Ибрагим лег на нары лицом вниз.
— Гашиш разобрал Ибрагима! — сказал Хамза. — Ничего, крепкий гашиш.
Он встал, накрыл Ибрагима одеялом и продолжал рассказывать…
XVIII
Гюллю ничего не оставалось, как согласиться.
— Ладно, — сказала она, — но будь я проклята, если действительно стану женой этого клоуна.
— Никаких доченек! — кричала она Решиду, когда тот сунулся с ласковыми уговорами. — Вы убили Кемаля — любимого, храброго, отважного человека. Но я вам еще покажу!
Для Решида главное было сдать девушку из рук в руки Ясину-ага. Они отдают девушку — им вручают деньги. Остальное их не касается. Об остальном пусть заботится Залоглу!
Девчонка должна поехать в имение — она поедет.
Гюллю ненавидела этот дом и рада была уехать отсюда куда угодно! С нее хватит. Она не могла видеть этих стен, ей опостылело жужжание трех жен Джемшира и четвертой — Решидовой. Она уедет в имение этого бея, только бы избавиться от них, только бы не дышать одним воздухом с ними, убийцами ее Кемаля. Но пусть этот клоун Залоглу не надеется, что она будет его женой, не дождется!