Одна из лошадей, преодолевая балку, протестующе заржала и замедлила ход. Бока кобылы раздувались, пока она старалась отдышаться. Сидевшая на ней заключенная погладила гнедую по шее, мягко уговаривая не бунтовать.
– Навредишь лошади, не дай бог, – продолжала Лида, – или из строя ее выведешь…
– Что, запрет на переписку и прием посылок? – предположила я.
– Хуже! – Она вздрогнула. – Коли умрет по твоей вине – схлопочешь дополнительный срок. Господи, помилуй… – и фанатично перекрестилась.
Лида оказалась права. Однажды я видела, как девочка-подросток сильно, с ярой ненавистью ударила полуживую клячу кнутом по крупу, чтобы та наконец тронулась. Животное не пострадало, но недовольно взревело, и только за это девчонке дали десять суток штрафного изолятора.
Работа на лесоповале была тяжелой. Очень тяжелой. Заключенным нужно было валить деревья, обрабатывать их от ветвей и сучьев, а затем возить на берег. Отсюда бревна сплавляли по Енисею в лагпункт, где из древесины изготавливали шпалы для железной дороги. Деревья сваливали в волокуши, волокуши цепляли к лошадям. Запряженные кобылы тянули сани к реке, а зэчки понукали их, чтобы шевелились быстрее.
Обед доставляли прямо на лесоповал. У полевой кухни выстраивались, как обычно, длинные очереди. Сегодня повар сварил баланду. Я получила свою порцию и отошла, обрадованная, что наконец-то поем мяса с овощами, а не надоевшую кашу. Но что ж у меня тут, в жестяной миске? Кисловатый вкус похлебки сигналил о прогнившем картофеле; ни мяса, ни зелени не было, лука с морковью тоже. Сам суп был несытным, водянистым, несоленым. Я поскребла по дну посуды и заставила себя прожевать плавающие в воде кубики картошки.
«Это помои, а не обед рабочего», – обозлилась я про себя, досадуя на пустоту в желудке.
– Все вы, новенькие, один к одному, – сказала Лида, отставив в сторону вылизанную миску.
Она всосала баланду за минуту. Глотала быстро и жадно, точь-в-точь свинья, когда ей приносят объедки с хозяйского стола.
– В первые дни привередничаете, мол, никогда не свыкнусь со здешней пищей, – добавила Лида с иронией.
К нам прокралась костлявая женщина с кровавыми деснами – мне уже было известно, что такие бывают у цинготных. Она с надеждой смотрела на мою баланду. Зажмурившись, я залпом вылакала остатки жидкости, которая должна была быть мясным бульоном. На языке остался противный привкус. Костлявая, расстроившись, отползла.
– А тебе что, вкусно, сытно? – спросила я, подавив приступ тошноты. Нет, привыкнуть к этой бурде невозможно!
– Голод не тетка, захочешь, и не то съешь, – отмахнулась она. – Я-то уж знаю, я в сорок шестом голод в Воронеже застала. А тут что, тут вон хлебу дают, какой-никакой суп или кашу. И между прочим, хлебу нам дают семьсот грамм, это норма заполярная, а в Омске у меня четыреста было… Лучше, чем ничего, в брюхе ведь что-то да переваривается. Ты авось не голодала никогда, вот нос и воротишь.
Я не голодала и не больно-то рвалась начинать.
– А суп всегда такой? Или мясо тоже бывает?
– Мясо? – озадачилась Лида, словно вспоминала значение слова. – Нет, мясо редко: все начальству, обслуге и собакам уходит. А вот треску или селедку часто ложут.
– Кладут, – поправила ее я, а потом укорила себя – зачем? На кой черт тут кому-то сдались мои поучения?
Лида спрятала ложку во внутреннем кармане бушлата – самом надежном тайнике заключенного. Там же показался край бинта.
– Зачем тебе бинты? – удивилась я. – На случай, если порежешься?
– На случай, если кровотечения пойдут, – сухо объяснила она, одернув черную линялую юбку.
Дело не в менструациях. Это я поняла не по возрасту Лиды, но по ее хмурым глазам.
– У тебя что, случаются кровотечения? – прошептала я пораженно.
– Да тут у каждой второй они случаются, – ответила она без обиняков. – Негоже женщинам лес валить. Это еще что; вот недержание мочи, выпадение прямой кишки, матки и влагалища – штуки неприятные. У меня еще не так все плохо…
Я непроизвольно положила руки на живот.
– Лида, где ты бинты брала? – спрашивала я уже через неделю, когда настали те самые дни месяца.
– У фельдшера рулон выпросила, когда в санчасти лежала, – сказала она и, догадавшись, что меня волнует, прищурилась. – Вату бери. Из матраса.
Я с жалостью помянула свой худенький матрасик, которому и без того-то, родненькому, ваты не хватало.
– На чем же спать, если так каждый месяц по куску отрывать?
– Оглянулась бы вокруг в бараке, что ли, – закатила глаза Лида.