Лида больше со мной не разговаривала. Я к ней тоже не подходила, разве что припомнила ее разок во время обеда. Вылизав последние крупинки каши в миске, я разрешила себе откусить от припасенного хлеба да обронила его на землю. Сладкий мой, мягкий, душистый кусочек шмякнулся в грязь рядом с сапогом… Меня охватил неподдельный ужас, поистине паника. Жучка Глаша попробовала стырить, но я оттолкнула ее и хищно подобрала потерю. Запихнула в рот половину, остальное в карман – доем за ужином. На вкус грязи внимания не обращала.
«Пошло превращение. Из человека – в зэка», – пронеслась у меня грустная мысль.
Начальник 503-й стройки все-таки сдержал обещание, данное на лесоповале. Приехать он не приехал, зато поручил Аброскиной доложить вести. Капитан вышла к нам ранним дождливым утром после проведенной трудилой поверки и объявила:
– Отныне все, кто выполняет норму, могут посещать концерты художественной самодеятельности в тридцать первом лагпункте.
Лишних вопросов никто не задавал: и без того было ясно, что администрация согласилась на контакты заключенных противоположного пола, ловко завуалировав запретные встречи. И хотя концерты в тридцать первом проходили всего два раза в месяц, женщины ликовали. Два свидания – серьезное подспорье после долгих лет засухи.
В октябре карантинный барак преобразовали в обычный, поскольку новых этапов до весны не предвиделось, а последний этап свой положенный месяц отбыл. Тех, кто ютился на шконках вторыми и третьими, должны были распределить по другим баракам. Однако расселять их, как выяснилось, было некуда. Вагонок катастрофически не хватало по всему лагпункту.
– Начальство просчиталось, принимая этапы, – разводила дневальная руками на жалобы узниц, уставших спать по двое и трое человек.
Из-за невыносимой тесноты прокатилась волна драк, потом разразилась эпидемия дизентерии. Аброскиной пришлось в спешке направлять здоровых рабочих в другие лагпункты 503-й стройки, и, поскольку свирепствовавшая болезнь каким-то чудом обошла меня, я тоже появилась в списках на перевод.
На том закончился лесоповальный этап моей жизни. Я переехала в лагпункт №13, где работали при строительстве железной дороги.
Новые подруги, новые жучки, новое начальство, новые наряды. Я приспосабливалась. Выделили личную шконку, и то неплохо. Трудно только было свыкнуться с тем, что уже в середине осени Заполярье покрылось сугробами, будто бы на дворе стояла глубокая зима. Но от метелей все же был прок: благодаря им у здешних заключенных выдавались часы лафы. Мы расчищали лопатами снег с готовых участков железной дороги. Все не лес валить…
Основной же нашей задачей была отсыпка железнодорожного полотна. Каждый день мы брали тачки, катили их вверх по крутому деревянному трапу и ссыпали грунт. Получали бирки от учетчика – так считались наши зачеты, – прятали их в карманы, спускались вниз. Потом все заново. И еще раз, и еще. Говорили, будто на стройке имелись самосвалы и машины могли бы частично заменить армию в телогрейках, но техника была в дефиците, ей обеспечивали лишь самые отдаленные участки.
После того как мы отсыпали полотно, другие бригады выравнивали грунт деревянными трамбовками. За одну смену нужно было подготовить к укладке рельсов около 12 километров. Когда участок сдавали, за дело принимался «Уклад городок». Его рабочим тоже приходилось несладко. Сначала они укорачивали, выпрямляли или сваривали рельсы, которые везли на дальний Север со всей страны (некоторые из них были изготовлены до Революции, другие скручены, третьи искорежены за годы войны); затем они надевали брезентовые рукавицы, длинными железными щипцами перетаскивали рельсы на насыпь и укладывали их поверх шпал.
На строительстве трассы вперемешку работали и мужские, и женские бригады из ближайших к участку лагпунктов. У нас были одинаковые наряды, нормы, поощрения. Выглядели мы тоже одинаково. Участок напоминал кишащий насекомыми муравейник, и черт всех разберет со спины: мужчина, женщина, ребенок? Разве что приглядевшись, можно было увидеть длинные волосы, выбившиеся из-под шапки, густую щетину или подростковую поросль.
Вещевые склады пустовали. Отсутствовали одежда и обувь необходимых размеров, поэтому многие ходили в том, что им было не впору, или вообще недополучали вещей. Польке Микалине из моей бригады было отказано в меховых рукавицах (закончились на складе). Жертвуя теплом в ногах, она обматывала руки портянками. Но в течение дня ее руки, сжимавшие раму тачки, все равно приобретали на северном ветру иссиня-красный оттенок и деревенели. Я время от времени давала ей поносить свои рукавицы, что хоть немного облегчало Микалинины страдания. А когда Микалина все-таки отморозила руки до черноты, прораб обматерил ее за то, что нарочно спрятала варежки: ишь чего, захотела припухнуть в санчасти…